Этюд

(Новелла)

xxx

Другая, не знакомая Роберту, девушка тоже засобиралась. «Все они – одна компания, - подумал Роберт, - не виделись полтора месяца, вот и наверстывают упущенное. Ленка-то…»
А Ленка, его Ленка, с которой он не виделся тоже полтора месяца, о встрече с которой он только и думал эти 48 дней и 12 часов, - будто бы и не замечала его. Болтали они о своем – «о женском». Всего как час назад они встретились снова, а – будто уже надоели друг другу. А Роберт ведь уже со вчерашнего утра места себе не находил, все часы считал (ведь уже часы, а не дни!) до завтрашней встречи. Ночью долго не мог заснуть, а потом и посреди сна – ударило радостным – сегодня! А утром, измученный практически бессонной ночью, но нисколько не желая спать, вскочил с кровати около шести. Все в доме спали. Он тихо, чтобы не нарушить очарование майского холодного утра, проследовал на кухню, тихонько поставил чайник на газ, тихонько вышел во двор и сел рядом с дверью на корточки – с наслаждением курил…
Думал о предстоящей встрече…
«Какие будут у нее глаза, когда меня увидит? Надо будет на глаза обратить особенное внимание. Зеркало души…» Утро продолжалось после этого тихо и радостно.
И днем Роберт все считал – считал по получасу, когда можно будет собираться к Ленке. Целых 48 дней и 8 часов! Когда-то, перед разлукой, он с ужасом думал об этих сорока восьми днях и уж за две недели до этого ходил – тучи мрачнее.
Но вот они и прошли, эти тяжелые, резиновые дни. И сомнения, и тревоги, и воспоминания, и беспокойные, до внутренних истерик, ревностные буйствования, и ожидания, до головной боли, писем… - все это было уже позади и, как надеялся Роберт, надолго.
Сегодня он увидит ее!
Сегодня он увидит!..
И начал собираться – за час до положенного времени. Не утерпел.
Когда брился, заметил, что руки дрожат – крупно и очень заметно. Два раза серьезно порезался; кровь жирной струей сочилась минут 15.
Потом он со стремительными ударами сердца шел по вечерним тихим майским улицам, почти еще дневным, но несущим на себе уже легкий отпечаток заката.
Через двадцать минут они целовались, и, как показалось Роберту, она делала это не очень охотно. Как-то настороженно… Вспомнились Санькины слова: «Если баба без тебя переспит с кем-то, ты сразу это заметишь. С тобой она будет неохотнее. Она ж, в общем, не может сразу со всеми быть влюбленной».
Но Роберт эти слова старался не вспоминать; в конце концов, сколько зла наделали эти псевдомудрецы житейского быта, мудрецы от семейной сохи. Они сводят все свои замудроты в основном только к одному, давно известному и опротивевшему правилу про солнце, такой-то фонарь и баб.
Потом они пошли (Ленка настояла) навещать ее подружек. Она с ними тоже не виделась полтора месяца. Они говорили и говорили; Роберт слушал и потихоньку внимал. Полувзгляды, намеки, неприметные улыбочки… Ленка сразу про какого-то Лешку начала рассказывать. У Роберта окончательно настроение испортилось. «Могла бы посплетничать и завтра, когда в училище увидятся, - подумал, - ей сплетни меня дороже».
- Ты пойдешь? – Ленка взяла его за руку. Это она его курить звала.
«Вот это наглость! Знает же, что я не люблю, когда она курит».
В груди сперто начал зарождаться камень раздражения. Он почти с нескрываемой ненавистью посмотрел на размалеванное, как ему казалось, толстогубое лицо Надежды. И еще на глазищи наглые ее. А щеки при этом – худые и впалые даже. «Как ей это не идет…»
Вместо ответа Роберт просто качнул головой. Он не мог теперь сказать ни слова, чтоб не сгрубить; просто демонстративно уселся на скамейку. Но она, похоже, только того и ждала. Быстро ушли они во двор, за забор, и Роберт остался один. У него начала болеть голова. Курить захотелось – страшно как (тем более, с их стороны донесся сладковатый запах сигаретного дымка). Нужно было вдохнуть долгую затяжку табака, а потом вместе с ним – выдохнуть камень из груди. Но Роберт при Ленке не курил. Как бы ни хотелось – ни разу! Ни! Разу! А она при нем – отнюдь не единожды и не трижды даже.
Раздражение набухало, тем более, что курить-то на самом деле - хотелось нестерпимо. Он уже около трех часов не курил. В кармане лежала истощенная пачка с пятью сигаретами без фильтра, но он скорее выбросил бы их, оставшись без курева на весь вечер, чем закурил в присутствии Ленки. Таким своим личным примером он пытался хоть немного «образумить» свою будущую жену.
Ну да, он уже сделал ей предложение.
Роберт стал смотреть на запыленную дорогу. Один ее конец увлекал вдоль домов, вихляясь по улицам, то поднимаясь, то опускаясь по буграм, а другой – прямо в бурелом какой-то. Заросшая бурьяном детская площадка с разросшимся до безобразия бурно садиком. Детишки там играли иногда. В войну. Невзирая на крапиву и острые сучья, носились они среди проржавевших спортивных сооружений и недорытых котловин, изображая терминаторов и фашистов.
Взрослые же дяди и тети – протоптали другую тропку – вбок и в обход. Если по ней идти, упрешься во множество домов на окраине Набережной. В одном из них бабка Поля самогоном торговала.
Роберт хотел прислушаться к разговору за забором, но девичьи голоса были отчего-то понижены до шепота. Что-то они там скрывали. И Ленка – что-то скрывала. Не такой он ожидал встречи, не такой…
Головная боль и раздражение усиливались. И на дороге – ни души. Только духота предзакатная стояла; да пыль вокруг с песком лежала – даже на траве.
- А он мне звонил…- вдруг явственно послышался Ленкин голос из-за забора.
«Кто это ей звонил?» - мгновенно отозвалось в Роберте. Он прислушался, но больше ничего слышно не было. На душе стало и вовсе тошно. Он подумал, а не закурить ли. «Кто это ей звонил?» Роберт совсем забыл, что тоже звонил Ленке однажды, когда от нее в течение двух недель писем не было.
Они вышли снова на улицу. Ветерок уже прогнал табачный дым, но от девушек – так и разило табачищем. Если бы Роберт курил вместе с ними, то не заметил этого, но теперь, на «свежий нос», запах был ощутим очень.
Подошла Ленка и взяла его за руку. От нее тоже воняло. Роберт вспомнил выражение – «как от танка», и оно подходило в данном случае – как нельзя лучше. И очень был несовместим этот грубый мужской запах с нежным видом стоявшей рядом девушки. Очень неприятен. Закрыть глаза и представить, что на самом деле рядом – мужик с остановки троллейбуса. Только что отбросил окурок, а теперь – рядом втиснулся. Горелый запах совсем перебил тонкие флюиды девушкиных косметик, которые Роберт всегда вдыхал с нежным трепетом, а теперь – и вдыхать было нечего.
Он приобнял Ленку за талию. Не отстранилась, но и движения вперед не сделала; продолжала болтать с подружками. Роберт после «а он мне звонил» стал внимательнее относиться к их разговору. И вот теперь ему показалось: недосказанность намеков между репликами и полуулыбками, мысли без начала, которые не поймешь, потому, что не знаешь их предысторий… Кто ей там звонил?.. Кто-то приехал, кого она, кажется, приятно боится… Так и хотелось поинтересоваться:
- Я вам не мешаю? Может, я пойду, что ли? А вы тут без меня пока наговоритесь… А?.. Но вместо этого – стоял, держал Ленку за руку и пытался удержать развивающуюся – без тормозов – гремучую смесь из ревности, раздражения и тоскливой, пустой головной боли. И еще – чувствовал грубый горелый запах табачища от Ленки. Подумал, что, если б сейчас пришлось целоваться, он бы задержал дыхание…
«Спокойно… спокойно… Ом подме хум. Алмаз и лотос… Спокойно… - пытался удержать свое раздражение Роберт, - мало ли кто там ей звонил… Мало ли… Она же меня все равно любит. Любит… Любит?..»
Если бы только не эти недомолвки… «Сон разума рождает чудовищ», - сказал Гойя. Да, незнание + недосказанность = чудовища и головная боль.
«Да они как будто нарочно так себя ведут! И она на меня – ноль внимания. Я же им явно мешаю делиться впечатлениями, сплетничать, блин. В конце концов, это просто невежливо. Не говоря о том, что мы с ней не чужие…»
Но Роберта по-прежнему не замечали будто. Только незнакомая девушка изредка подбрасывала ему свои взгляды. Ленка машинально теребила его за пальцы. Начинал ныть порез от бритвы.

Этюд №2

(Новелла)

000

Он почему-то вспомнил, что Обломов писал свои письма Ольге Ильинской на атласной бумаге и чернилами из английского магазина. Он же Люде – на обычной тетради, самой обыкновенной шариковой ручкой.

Собственно, да почему она должна ему ответить! Знакомы без малого недели две; мало ли кто в ее жизни побывал – так с чего он взял, что он – именно тот, кому она должна отвечать. Вежливость? Уж меньше всего он хотел, чтоб она ему из вежливости только отвечала.

По расчетам, Люда письмо должна была получить еще на той неделе. А сегодня – вторник. Не торопится ведь отвечать…

Январское утро давно уж началось. Он встал с постели и подумал, что в следующий раз – обязательно попробует стянуть с нее блузку. В прошлый раз не далась – серьезная девчонка. Тем интереснее.

Подумал об этом – и тут же забыл. Предстояло – жить в начинавшемся дне января. Может, как раз сегодня письмо от нее и придет? Впрочем, он ее и без того увидит – через четыре дня увидит. Письмо было важно лишь для подтверждения ответных чувств с ее стороны. Даже, наверное, было совершенно не важно, что будет в том письме. Главное – его наличие. Сам факт написания его Людой: я, мол, о тебе не забываю; пишу вот.

А утро – явилось, солнечное и морозное. На окнах вокруг – белесые узоры, но не частые, и сквозь них видно: улица вся в глубоком снегу, на ветках – объемные белые шапки, а небо – синее-синее, яркое-яркое. И солнце. Прямо по Пушкину. Десять часов, без пяти. Заспался же он! А и спешить некуда сегодня; ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. В воскресенье только выезжать; в тот городишко, где встретятся они с Людой.

Люда, Люда, Люда. Люда… Лю-да, Лю-юю-ю-ю-ю-да-а-а-а-а…

Как приятно было повторять это сочетание букв, слагающихся в самое приятное на свете Имя. И хотелось его – писать повсюду, говорить и повторять, повторять, повторять вслух, кстати и не совсем вставляя с замиранием в груди в разговор.

Люда. «Счастье человеческое причисляется к страданию теми, кто умеет различать». (Санкья.)

Хозяин

(Мистика)

Они поднялись с раскромсанных сидений беседки, на которых ждали, а потом пошли в сторону подъезда. Гигантский дом – и ни одного светящегося окна – громадой надвигался на них. С каждым шагом – ближе и ближе.
- Только бы в квартире и вправду никого не было, - прошептал Кнут, когда они уже поднимались по сумрачной лестнице на девятый, - а то иногда бывает: кого-нибудь, да оставят, на всякий случай. Тогда…
- Заткнись, - оборвал его Илья, - не на киче. Рассуждаешь много.
Вот и нужная дверь. Железная, непрорушаемая – сразу видно, что можно за этой дверью поживиться. Они побывали тут только раз, прикинувшись сборщиками подписей, но и этого раза было достаточно, чтобы понять, что к чему. А потом у местных мальчишек выяснили за блок сигарет, что жильцы этой квартиры – и вправду богатенькие. Помимо всех самых радужных ожиданий, все те же словоохотливые пацаны выдали и то, что те уезжают скоро. В Турцию – отдыхать. Кнут два дня после того «пас» квартиру, а потом окна в ней не зажигались с наступлением сумерек еще два дня. Тянуть больше было нельзя: хозяева могли вернуться. Собрались «на дело» - и пошли; быстро все решено и обдумано было – как и всегда.
На площадке довольно ярко светила лампа, пришлось ее погасить. Кнут сел на плечи Илье и, рубашкой прикрыв руки, ослабил ее в патроне. Для верности еще и дверные глазки соседей жеваной бумагой залепили. Теперь – действовать – быстро и четко. Главная трудность – подобрать в темноте отмычку, а потом железную дверь открыть без малейшего звука. Справились. Минуты за две, даже быстрее, чем задумывали. Кнут первым шагнул в квартиру, послышались его тихие проклятия.
- Ты там тише! – прошипел Илья.
- Да тут какая-то буханка на полу стоит… Паутина тут…
- Буханка? – Илья подумал, что ослышался. – Какая буханка еще? Хлеб, что ли?
- Да чего встал-то? Иди сюда, - зашипел Кнут.
Световое пятно фонаря выхватило и вправду – буханку черного хлеба на полу, то ли изъеденную, то ли кем-то ощипанную. А рядом – стакан-стопка. Пустой. И на лицо сразу налипла какая-то густая паутина; Илье пришлось основательно пощипать себя, чтобы очиститься от неприятных паутинных объятий.
- Тут черт знает что, - сказал он, - а с виду – так приличные люди.
Они прошли дальше. Фонари высвечивали далеко не бедную обстановку. Кинотеатр с мощной акустикой, компьютер, хрусталь… Но вещи им были не нужны – от барахла больше мороки, чем толку. Нужно было искать кое-что посущественнее. Кнут полез под стол и сразу же выполз, торжествующе показывая внушительный сверток, туго обмотанный скотчем.
- С почином, - поздравил его Илья, и они двинулись в спальню. По опыту знали, что лохи имеют привычку хранить драгоценности в постели и постельном белье. Кнут тем временем, отодрав скотчевый кокон, увидел в своих руках неслабую пачку долларов и присвистнул.
- Денег не будет, - ухмыльнулся Илья.
- Уже.
- Что – уже?
- Уже, говорю, их нет. У этих.
- А-а.
И принялись рыться в белье.
- Нашел что-нибудь? – поинтересовался Илья, а потом почувствовал легкое прикосновение к плечу. Инстинкт сработал незамедлительно. Резкий прыжок в сторону. Полный оборот назад, а в руке – заточка.
Но… за спиной никого не было. Точнее, все-таки был, только Илья по привычке стал искать на уровне нормального человеческого роста, а тут… Стояла довольно крупная обезьяна. Кнут тоже оглянулся на шум, и Илья видел, как отвисла у него челюсть, вытаращились глаза…
И тут Кнут понял, что это – никакая не обезьяна… Человек! Волосатый, низкорослый, с уродливым лицом-мордой, также заросшей свалявшимися волосьями. Только – белого цвета.
- Угу-бу-бу… - прогудел человечек и сделал шаг в сторону Кнута. Тот страшно вдруг взвизгнул, подпрыгнул на месте и рванулся прочь. Волосатик куда-то исчез, а вслед за тем из прихожей, куда побежал Кнут, послышался стук, затем – ужасный крик-клокотание. Илья выхватил из кармана вторую заточку и бросился на крик. Прыгающий луч фонаря выхватил: распластанное тело Кнута на полу, а над ним – склонился волосатик. Ноги Кнута бешено стучали о пол, пятками скребли ковер. Илья вдруг понял, ЧТО делает этот уродец. Кровь выпивает!
- Угугу… бу-бу…
Илья ринулся обратно в комнату, но споткнулся и плюхнулся на пол. А волосатый оторвался от Кнута и посмотрел на Илью. Тот увидел злобные и вполне разумные глаза, раздувавшиеся вместе с дыханием ноздри и темно-белую шерсть на лице, обильно перепачканную кровью.
- Бу-бу-бу-бу-бу.
Илья выронил фонарь, вскочил, побежал к окну, но сообразил, что этаж-то – не первый. Глухие мелкие шажки часто следовали следом. Он едва успел вбежать в спальню и захлопнуть за собой дверь… Тяжело дыша, опустился на пол…
А низкорослый урод уже был тут. Как же так?! Или это еще один? Но нет, вон, весь в крови. Через миг он увидел набрасывающийся на него плотный волосяной комок, почувствовал железную хватку жестких и страшно холодных пальцев у себя на шее.

eee

Домовой, Домовник, Доможил, Хозяин дома – в восточнославянской мифологии – дух дома, оберегающий и охраняющий жилище. Также Домовому были приписываемы и другие функции. Славяне чаще представляли его как низкорослого старика, обросшего шерстью, на лице – белой. Считалось, что именно от него зависит благополучие дома. Чтобы поддержать доброжелательное отношение к жилищу и его обитателям со стороны Домового, нужно было выполнять и постоянно соблюдать определенные обряды, призванные задабривать Хозяина. Часть обрядов, как считают исследователи, была связана с Велесом, но, с исчезновением культа этого бога, перенесена на Домового. Например, оставлять за печкой еду и питье; одаряли Хозяина также овечьей шерстью, разноцветными лоскутками и проч.

Страшная история

(Мистика)

1

Двигатель чихнул, раз, другой и вдруг замолчал совершенно. В кабине моментально наступила густая тишина, только дождь продолжал бить по крыше, да скрипели стеклоочистители, гоняя в разные стороны широкие потоки воды. Джексон грубо выругался и надавил на тормозную педаль. Грузовик встал, и сделалось будто бы еще тише. Только дождь стуча, скрипели стеклоочистители…

Громыхнуло – над самой кабиной, затем полыхнуло – белым-белым – будто окрестности осветились прожектором. Сквозь размытое стекло и пелену дождя на мгновенье выхватились силуэты деревьев вдоль дороги и поле.

«Сейчас треснет хорошо», - подумал Джексон, и в этот момент над самой его головой, казалось, разорвалось небо со всеми его тяжеленными тучами. Он даже вздрогнул. Стало отчего-то по-настоящему страшно. Когда ехал, было почти все равно, думал только о том, как бы в канаву не свалиться, а теперь – что-то страшно сделалось. Жутковато даже. Джексон достал сигарету, и, когда подносил спичку, заметил: руки мелко подрагивают.

По салону прошел первый аромат закуренной сигареты – курить так и не получилось бросить. Он пожалел, что не купил радиоприемник. По крайней мере, не так скучно было бы – переждать до утра этот чертов ливень. А там - … А там, впрочем, - видно будет. Сейчас же он ни за что не вылезет из кабины. Торопиться все равно некуда: груз доставлен, машина порожняя, так что, пожалуй, можно и поспать.

2

Дождь то угасал, то с новой яростью набрасывался на грузовик. В светлом пятне от фар мелькали толстые косые лучи, монотонно гудела крыша под их ударами; по-прежнему ровно поскрипывали стеклоочистители; казалось бы, самое время вздремнуть два-три часа, да Джексон и хотел спать, но – странное дело – никак не мог. В глазах расплывались и покачивались приборные огоньки, слипались цифры и стрелки… Но – Джексону все равно не удавалось погрузиться даже в дремоту.

Долбил дождь в крышу… скрипели и мельтешили очистители по стеклу…

Очередной всполох молнии вырвал несколько силуэтов на обочине. Человеческих. Джексон напрягся, всматриваясь во вновь наступившую темноту, но даже при свете фар ничего не было видно. «Показалось…» - решительно подумал он и – тут опять увидел эти силуэты.

Пять детских фигур брели под проливным дождем – понуро, опустив головы. Джексон несколько раз просигналил им, но дети даже не повернулись в сторону грузовика. Тогда он открыл дверь и крикнул им:

- Эй! Вы чего мокните там?! Полезайте в машину!

Но… никого уже не было видно. Снова порядком полыхнуло, и небо прорезала кривая ослепительная нить молнии. Так и есть: никого. Да и какие тут могут быть дети! По карте, до ближайшего населенного пункта – часа полторы езды… Но он же видел их! Видел детей; они шли по обочине, опустив свои мокрые маленькие головки, в своих кургузых сырых курточках и штанишках…

А теперь – их не было!

Не зная, что и думать, Джексон захлопнул дверь кабины и на всякий случай еще раз подал сигнал. Пронзительный звук заглушил даже новый раскат грома, и через секунду он понял, что все-таки заснул и, уронив голову на руль, вдавил кнопку сигнала. Голова была по-странному тяжелая и трудно ворочалась на деревянной шее. Он потянулся и – замер в ужасе. В кабине на соседнем сиденье находился еще один человек. Джексон на миг решил, что, пока он спал, в кабину пробрался какой-то путник, чтобы укрыться от дождя, но сразу понял: это не так. Сидевший рядом уставился в Джексона окровавленными пустыми глазами и, еле ворочая обрубком языка в разорванном рту, что-то глухо проскрипел.

Не помня себя от ужаса, Джексон дернулся с места, но, страшное дело, не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. С огромным усилием удалось-таки отодвинуть свое отяжелевшее тело на несколько дюймов, сидевший рядом – упорно смотрел – в глаза Джексону.

- Ай… - слабо сказал тот и еще раз попытался хотя бы отодвинуться от страшного соседа и – опять не смог.

А тот вдруг быстро поднял руку и протянул ее к самому лицу Джексона. Отчаянно дернувшись в последней попытке, тот понял, что – проснулся. Но на этот раз – окончательно. Все вокруг вновь было реальным и предельно четким.

Джексон покосился на соседнее сиденье. Там, конечно, никого не было. «Двойной сон, - понял он, - кошмар. Такое бывает». Вспомнилось, как недавно привиделось, что он проснулся в морге; вокруг на высоких цинковых столах лежали люди, и в свете заходящего солнца отчетливо чернели их большие мертвые тела. «Сейчас они начнут вставать», - подумал Джексон, и в этот момент двое из них, действительно, стали подниматься со своих столов…

Ему сделалось невыразимо жутко. Теперь почудилось, как кто-то ворочается и сопит сзади, на спальном месте…

С противной тошнотой в желудке, он бросился вон из кабины. Уж лучше под дождь и ветер, чем там, наедине с… Кем?.. С ним.

Под ногами хлюпали лужи, холодная вода быстро наполнила ботинки, дождь сильно хлестал прямо в лицо, в глаза… но Джексон бежал и бежал. Он свернул с дороги, чтобы тот не увидел его в свете фар, и теперь стремительно несся по полю, по вязкой холодной грязи. Несколько раз едва не упал, но успел задержать падение руками (ладони сделались противно сырыми и грязными) и продолжал бежать, не обращая внимания ни на что вокруг – это страх гнал его.

Вдруг со всего маху налетел на что-то в темноте, на что-то твердое и холодное, и едва не расшиб нос. Тут только остановился и, тяжело дыша, присел на корточки, рядом с этим предметом. Небо разверзлось в очередном громовом разрыве, в свете молнии Джексон увидел, ЧТО это. Чья-то длинная могильная плита, старая, разрушенная. Нет, не одинокая. Совсем рядом, будто в шеренгу, было еще несколько. Пять или шесть. Одна – большая, остальные – чуть поменьше.

- Господи! Помоги мне! – закричал вновь обезумевший от страха Джексон и рванулся прочь.

…Сколько времени он бежал – не помнил. Он вообще, кажется, ничего не помнил и не понимал тогда. Просто – бежал. Крупной рысью перескакивая бугры, петляя, падая, вновь и вновь, и вновь поднимаясь. Он весь перемазался в грязи, вымок до последней кости и страшно устал. Как, наверное, не уставал никогда еще. Но всякий раз, когда он останавливался, чтобы передохнуть или просто понять, где находится, чудилось: кто-то встал за спиной, кто-то вот-вот сейчас дотронется до плеча своей тяжелой ледяной рукой…

Но наступил момент, когда он больше не мог бежать – просто физически не мог. Тело, а особенно ноги – не повиновалось ему. Сделав еще несколько слабых кривых шагов, он упал в ледяную жижу и в бессилии сжал эту противную грязь. Она потекла сквозь пальцы, охватила ломящим холодом всю кисть… Джексон с хрипом дышал и все ждал, что теперь, вот-вот сейчас – он подойдет сзади и тогда... тогда Джексон наверняка умрет от разрыва сердца.

Но никто не подходил, никто не хватал его за плечо сзади. Он один продолжал лежать в ледяной жиже под все усиливающимся ливнем и с хрипом в легких, хватал воздух пересохшим ртом.

Наконец, поднялся. Кругом было абсолютно темно и не понятно, куда вообще нужно идти. Вернуться в машину? А если он?.. Да и где ее теперь, машину, искать в дождливой тьме? Но – все же пошел. Уже медленно, совсем медленно. Сразу почувствовалась адская, нечеловеческая усталость во всем теле, холод, ломящий до самой последней косточки, жилки. Но нужно было все равно куда-то идти. Джексон прикинул, где приблизительно мог оставить грузовик, тем более, что свет его фар должен был быть виден далеко. Но он шел и шел, а все ничего нельзя было увидеть в абсолютной кромешной тьме. И куда его понесло?.. Как мальчик, сна нехорошего испугался. И каких-то там плит. Что он, раньше плит могильных не видел?.. А теперь вот…

3

Этот дом возник из темноты почти внезапно. Сначала из черной дождевой пелены слабо проступило размытое желтое световое пятно, а вслед за тем как-то сразу стала видна и вся массивная громада дома. Трехэтажный особняк посреди поля. Одно окно на нижнем этаже светилось – его-то и увидел Джексон. Дом – значит, люди; значит, тепло; значит, сухо – понял он и, не раздумывая ни минуты, прошел через решетчатую чугунную ограду, прохлюпал по лужам (впрочем, он давно перестал обращать на них внимание) и постучал в массивную деревянную дверь. Его слабые удары едва слышно донеслись до собственного же уха. Он постучал сильнее, ногами, но никто по-прежнему не отзывался. Джексон хотел постучать еще раз, но тут заметил небольшую кнопку – звонка, должно быть, и нажал на нее. В тот же миг услышал: внутри продребезжало. Нажал еще и еще раз. Вслед за тем в глубине дома послышались шаркающие шаги.

- Кто это? – спросил за дверью по-старчески дребезжащий, но твердый голос.

- Какая дорога? – удивленно произнесли там, но запоры и цепочки с той стороны все же забряцали. – До шоссе миль двадцать будет.

«Вот это я дал маху», - удивился Джексон про себя.

Дверь тем временем отворили, в светлеющем проеме стал виден силуэт, а затем и подробности – старая и довольно полная женщина с какими-то невыразительными чертами, за которые памяти нельзя было уцепиться - бывают такие лица – в длинной теплой юбке и страшно старомодной блузке, уже почти вовсе выцветшей; волосы плотно затянуты в пучок; в руке – свеча.

- Электричество из-за урагана отключилось, - пояснила она, перехватив удивленный взгляд Джексона на свечу. – Теперь до утра вряд ли будет. Да проходите же скорее…

Он вошел, и сразу стало тепло. Всему телу сделалось – тепло и приятно. Гулко захлопнулась дверь сзади, затем загремели задвигаемые запоры и цепочки. «Незнакомого пустила, а сама все запирается…» - пришло в голову Джексону, и он проследовал за хозяйкой вглубь дома. Он шел и осматривался: обстановка выглядела старой, но довольно прочной (как и сама эта женщина – почему-то отметил он про себя), скорее, начала века. Но – без роскоши.

- Вы одна тут живете? – спросил Джексон, чтобы не молчать за спиной у хозяйки.

- Да, - ответила та, - вот уж лет тридцать одна.

- Не страшно ли жить в таком вот домище одной?

- А мне некуда податься. Родственников уж давно в живых никого нет. Вот, недавно дочь похоронила. С мужем на машине разбились.

Она сказала это по-прежнему твердо и размеренно, как до того говорила, что живет одна. Джексон решил больше ничего не спрашивать. Он вдруг почувствовал ужасный прилив усталости; к тому же, начался болезненный озноб, поднимающийся от ног к кистям рук; все кости разом заломили, заболели. Он понял. Что у него начался жар. Захотелось спать.

- Вы обогрейтесь, - сказала хозяйка, указав на жарко пылавший в комнате камин, - я Вам сейчас принесу что-нибудь сухое.

И она ушла, но очень быстро вернулась, держа в руке поношенный халат. Джексон даже не успел как следует осмотреться, только хотел поинтересоваться, который час, но никаких часов не увидел, а у этой женщины спросить отчего-то постеснялся.

- Вот, - сказала она, протягивая халат, - больше из мужского нет ничего.

И вышла, чтобы дать гостю возможность переодеться.

С каким наслаждением сбросил он свое сырое и грязное тряпье! Сухая и мягкая ткань халата облегла иззябшее тело, теплые струи из камина обволакивали и погружали в сон. Снова показалась хозяйка, неся в руках что-то на подносе.

- Поешьте, выпейте, - она поставила перед ним большое блюдо с кусками жареной рыбы, а рядом стоял огромный стакан с виски.

Хозяйка уселась рядом и замерла. Неподвижно и прямо сидела она и смотрела на огонь. Неровное пламя играло на ее лице, но от этого оно не утратило своей каменной недвижимости. Джексон поблагодарил и стал есть. Выпитый стакан моментально обволок голову приятной жаркой дымкой, а жареная рыба оказалась необычайно вкусной. Должно быть, она была приготовлена по какому-то старому рецепту, не то, что в современных закусочных.

Скоре его и вовсе стало склонять ко сну, рыбные куски сделались вязкими и почти жесткими. Усталость стала настолько сильной, что даже перестал ощущаться вкус. Блюдо стало приближаться… Джексон вздернул голову и встряхнулся, но глаза были все равно не в силах больше справляться со сном. Хозяйка, видимо, заметила это и предложила подняться в спальню. Джексон встал и зачем-то еще раз бросал взгляд на блюдо с рыбой. В глаза бросилась рыбья голова – с белыми сваренными глазами, со ртом, распахнутом в немом крике ужаса… Она боялась, эта рыба, прежде, чем умереть. Джексона чуть не стошнило от мысли, что он только что ел эту рыбу. А рыба безмолвно продолжала кричать…

Но это ощущение внезапно прошло. Джексон подумал, что это – из-за начинающейся болезни; к тому же, сказывалось нервное напряжение всей ночи.

4

…А ночь все не заканчивалась. Едва Джексон опустился в постель, все его тело отказалось повиноваться ему, отяжелело, а сам он – будто рухнул в какую-то яму – черную и бесчувственную. То было то ли болезненное забытье, то ли вязкая полуявь. Он будто бы открывал глаза и тогда видел окружающую обстановку комнаты, освещаемую частыми вспышками молнии за окном, но ни дождя, ни грома не слышал; то снова проваливался в бред и видел того незнакомца на сиденье рядом… бредущих сквозь дождь детей… слышал немой вопль ужаса отрубленной головы рыбы… снова дети… незнакомец… дети… могилы… дети, рыба, незнакомец, рыба, дети… освещенное молнией окно, стены комнаты, дети, рыба… комната… рыба, незнакомец, комната, дети, рыба…

И – нескончаемая, в болезненном бреду – ночь.

И вдруг – прояснение. Никаких отрубленных голов и детей больше не было. Он лежал в постели, насквозь сырой от пота, в прежней темноте – только неясный контур окна стоял напротив. И было звеняще тихо. Джексон даже кашлянул, чтоб убедиться, что не оглох. Нет, кашель был слышен отчетливо. Пожалуй, даже слишком.

И вдруг в этой глухой и пустой тишине, едва-едва различимые, стали слышаться чьи-то тонкие голоса. Они постепенно стали делаться громче, и вскоре стало похоже на то, что это поют дети. Откуда дети? Зачем они поют?.. Хозяйка сказала, что живет одна. Но голоса – были. Да, детские голоса. Вот, даже солирующий голос можно различить. Поют «Ave Maria».

- О Боже! – прошептал Джексон. Он понял, что пение раздается откуда-то снизу, из-под земли.

Но тут же почти сообразил, что это его спальня находится на втором этаже, а значит – поют на первом. Чтобы уж окончательно рассеять свои подозрения, он поднялся и, набросив халат, тихо вышел из спальни.

В коридоре было темно, но в конце его, снизу, пробивался дрожащий свет камина. И оттуда же слышалось пение. Оно не делалось ни громче, ни тише, пока Джексон медленно шел на свет. Он встал перед дверным проемом, оставалось сделать еще один шаг – и он, должно быть, увидит поющих, но что-то мешало совершить этот последний шаг, будто это должен быть последним шагом в его жизни. Что-то внутри говорило: если сейчас сделаешь этот шаг, назад пути уже не будет… не будет…

Но – он шагнул.

И сразу умолкло пение. Он увидел внизу: у камина все так же прямо и каменно сидит хозяйка, а рядом – в кресле, в котором недавно ел Джексон, - еще кто-то. Но кто – этого из-за довольно высокой спинки кресла видно не было. Только на подлокотнике лежала чья-то рука. Как будто бы детская. «А ведь она сказала, что одна», - опять подумал Джексон, и взгляд его упал на зеркало, висевшее там, внизу.

И – сразу же он забыл про всякое детское пение. Потому что в зеркале отражалось то самое кресло, в котором кто-то сидел, а в кресле – был виден взрослый мужчина, и голова его почти целиком возвышалась над спинкой кресла. Не зная, что и подумать, Джексон переводил взгляд то на детскую ручку на подлокотнике, то на отражение мужчины в том же самом кресле… И, мало того, ему стало казаться, что он узнает мужчину в кресле. Это был – был тот самый страшный незнакомец с разорванным ртом и окровавленными глазами. Он повернул голову и – из зеркала снова посмотрел на Джексона. Его белые, совсем как у рыбы на блюде, глаза – вперились в перепуганного насмерть шофера. Тот слабо застонал и без чувств упал на лестницу. Тело его тяжело стукнулось о ступени и поползло вниз.

5

Он ехал по прямой линии бесконечного шоссе, перед глазами монотонно мелькала белая разметка дороги, серый асфальт… асфальт… Руки порядочно затекли, хотелось выпрямить их. Он потянулся руками и ногами, и почувствовал, как все глубже и глубже уходит пол кабины вместе с педалями, как исчезает из-под пальцев упругое колесо руля…

Ноги оказались вытянутыми, руки – вдоль тела. Он лежал на кровати, с закрытыми глазами, слушал дождь по стеклу.

Вдруг он вспомнил все – и в порыве ужаса распахнул глаза. Увидел высокий белый потолок и старинную обстановку комнаты, рядом - незнакомый молодой мужчина в круглых очках. Мужчина взглянул на него.

- Ага, очнулись, - произнес удовлетворенно. – Ну и мотало Вас, скажу я, в бреду.

- Я… я заболел, - слабо сказал Джексон, едва шевеля шершавым языком.

- Да; и серьезно, скажу я Вам. Трое суток в бреду – не шутка. Миссис Престон уж так за Вас волновалась, так волновалась.

- У меня машина на дороге… - начал Джексон, но человек в очках мягко перебил его.

- Машину нашли. Эх, далеко, скажу я, Вас занесло. Двадцать миль от трассы протопали. Под ливнем… не удивляюсь, что заболели.

- Вы врач? – догадался Джексон.

- Да, миссис Престон вызвала меня среди ночи. Вы упали в обморок прямо на лестнице. Должно быть, совсем плохо стало.

- Да… плохо…

Они помолчали некоторое время.

- А где же сама хозяйка? – спросил Джексон.

- С внуком сейчас занята, - ответил врач.

- А сказала, что живет одна…

- Да, одна, в общем. Внук ее, знаете ли, не в себе.

- Не в себе?

- Да, представьте себе. Странный случай, скажу я Вам. Был полностью здоровым и нормальным мальчиком, а после гибели родителей (автокатастрофа) совершенно лишился, если можно так выразиться, себя.

- Лишился себя?..

- Вот, представил себе, что в прошлой жизни был местным учителем в этом пансионате. Тут ведь пансионат был для душевнобольных детишек. Миссис Престон была воспитателем. И еще учитель тут был – ее муж. Вот теперь внук вообразил себя тем учителем, ее мужем, то есть. Сначала твердил только про свое прошлое… хм… воплощение, а теперь – уж и вовсе сделался учителем.

- А что с учителем произошло? – спросил Джексон.

- Тут трагедия лет тридцать назад произошла, я только, конечно, слышал об этом. Из тюрьмы сбежало несколько смертников. Ну, этим терять, конечно, нечего… От погони скрылись в этом самом пансионате. Когда их накрыли, они захватили в заложники учителя и всех детей, что были тогда на воспитании. Миссис Престон тогда была в отъезде. Когда штурмовали, эти бандиты стали резать заложников. Учителю выкололи глаза и рот, говорят, изрезали, он скончался в больнице; и еще пятерых детишек… Остальных успели отбить. Да, вот так…

- Это их могилы там?..

- О, Вы уже видели? Да, там, в поле. Так захотела миссис Престон. А теперь вот внук… Страшная вся эта история получилась, скажу я Вам.

- Да, страшная, - согласился Джексон.

Тили-тили тесто

(рассказ)

Ире - BARSe - посвящаю

i

- … и не звоните мне больше! – Александр резко бросил трубку и едва удержался, чтоб не плюнуть, но гладкий пол офиса был так чист, что губы замерли в полуплевке. Она начинала уже по-настоящему действовать на нервы, эта Диана. Еще один-два звонка – и он скажет ей что-то очень злое и грубое. Скорее всего, матом.
- Александр Аджанович, - это по селектору говорила Маша, - Вы просили напомнить. У Вас в одиннадцать совещание в головном офисе.
- Да, да, спасибо, - Александр и впрямь забыл об этом (все из-за Дианы), - сейчас иду.
      Он выключил компьютер, чтоб кто-нибудь в его отсутствие не залез в базу (а так – система на пароле), и, накинув плащ, стремительно вышел из кабинета.

ii

     Темным осенним вечером, уже почти перешедшим в ночь, Александр размышлял: ну, вот он, наконец-то, и стал богатым (хм, впрочем, все-таки, наверное, просто обеспеченным); стал главой отдела, почти приблизился к тому, чтоб получить кабинет в головном офисе; приобрел все то, о чем почти до головной боли мечтал еще со времен студенческих общаг: квартира, иномарка, дача, аппаратура… в общем, стандартный набор; нажил как друзей, так и врагов, как уважение, признание, так и зависть и ненависть. Жизнь плотно сидела в руках и уже не нужно было судорожно и цепко хватать ее за шиворот, чтоб не упустить снова, и уже – почти не о чем мечтать. Разве что о славе или личном самолете? Но он был реалистом и ясно понимал: будет самолет (в переносном смысле, конечно) – будут и проблемы с законом (и без того некоторые дела пованивали), а он уж лучше закажет билет в Турцию в авиалиниях, чем однажды его на личной яхте в Италии задержат «братки» или карабинеры. Слава? Оно, конечно, хорошо, да только Александр отчетливо понимал: нет у него никаких даров извне, называемых талантами. Мог бы за деньги что-нибудь купить, да ведь купленный кусок славы – это кусок, а не целое. Впрочем, и не будет никакой славы – не умеет он ничего; а кривляться, корчить из себя гения…
      А между тем, скоро к 40 подвалит. Практически вплотную. Жизнь летит быстро – Александру это стало ясно еще лет в 25, еще когда увидел школьную выпускную фотографию. Кажется, совсем недавно было 15, он даже помнил, как всем классом встречали на реке восход тогда, а гляди же ты(!) – 10 лет (!) прошло. Студенчество, работа – и вот теперь – за 35… Еще 20 лет.
      Он с ужасом представил, как точно так же, быстро и суетливо, протолпится еще 20. Ему будет около 60-ти.
      Старик.
      А ведь и эти 20 когда-то пройдут. Обязательно пройдут. И будет время умирать. А в 15 жизнь кажется еще такой огромной, разной, обширной и монументальной… Но она суживается, стесняется со временем – до пределов квартиры и работы, потом – на 3 аршина земли… А на самом деле это – узкая тропка, по которой идешь – всегда, и нельзя остановиться. В конце же – все уже и уже, до тех самых трех аршинов…
      Дни иногда кажутся такими долгими, а жизнь – все же коротка. Все умирают; все умрут, но, кажется, не очень думают об этом.
      Тут он понял, что на самом деле – все думают об этом. Но всем кажется: это меня пока не касается, я еще буду жить; я к тому часу когда-нибудь подготовлюсь. Успеется.
      И старики себя ощущают именно потому одинокими, что они уже должны приготовиться, тогда как весь остальной мир продолжает жить в своей скорлупе самослепоты. У других – есть еще время, есть еще – жизнь. Старость же – подводит к самым ногам черту, за которой надо – готовиться. Суета прочих жителей, среди которых ты только что был, - позади, а теперь – жди, готовься и смиряйся. Сколько ждать – 10 или 40 лет – не важно. Все равно – скоро.
- Еще и сорока нет, а уж такие мысли! – Александр вскочил с дивана и нервно заходил по комнате. Ноги мягко ступали в ковре, но и эти глухие шаги гулко отдавались в пустой квартире. В тот вечер он понял: нужна семья.

iii

      Не то, чтоб он боялся семьи (жены, детей, их криков, скандальчиков по вечерам и прочего), но все еще считал себя как-то не готовым к пожизненным отношениям с чужой (!) женщиной, к тому, что (как все говорят) нужно брать на себя ответственность, обязанность и т.д. Успеется – думал Александр. Семья ему виделась в качестве берлоги, что ли, из которой уж не выползти, которая будет означать его переход в закостенелость и не даст двигаться вперед.
      Да и потом, он был еще молод (не знал, что для себя самого он всегда будет молодым). А вдруг, женившись, влюбится в другую. Или жена (…) – в другого. (Почему-то казалось, что с возрастом люди утрачивают способность влюбляться.) И что тогда? Сначала позорные и трусливые обманы, сокрытия улик; затем – отвращение и раздражение к ней, к жене; потом – слезы, крики, ругань, обвинения, головная боль; развод.
      Развод – это значит, что опять все – с нуля. Это значит – какой-то настоящий разрыв в жизни, разрыв чего-то важного, серьезного, большого, чему не следовало бы разрываться никогда.
      А с другой? С другой женой? Как себя вести и как жить с ней? Как – после того, что было с первой? То же самое по уже проведенной схеме? Опять привычное? И – обязательно будут сравнения. Чего доброго, даже вслух.
      А дети?..
Но тут Александр не мог представить ничего – ровным счетом. От одного только, что среди ночи будет подходить к орущему существу и видеть развешанные по квартире пеленки, а потом выносить с мусором обоссанные памперсы, его начинало – почти тошнить.

iv

      «Надо завести жену», - подумал Александр на следующее утро, когда в зеркале увидел отчетливые складки морщинок под глазами.
      Почему – надо? Да просто так положено. Так заведено, и не им заведено, а, наверное, самой природой. Чтобы мужчине жить с женщиной, иметь детей и дальше способствовать продолжению человеческого племени на Земле.
      И еще – чтобы избавиться от одиночества, особенно по вечерам, как вчера.
      «Завести жену», - опять подумал Александр и чуть дернулся в улыбке. «Завести», - слово-то какое пришло. Заводят собаку. Раньше, кажется, говорили «ввести в дом молодую жену». Теперь вводят автомобиль в гараж. А нужна не собака (о ней заботиться некогда) и не организованная куча железа, а – человек. Душа нужна родная. Кто-то близкий и настоящий, на кого можно положиться, с кем можно разделить…
      Впрочем, тут он понял, что погружается в давно известные и издуманные думы. Но решение осталось.
      Без особого желания, впрочем.

v

      Тот день прошел так себе. Как обычно короче. В суматохе работы было некогда остановиться, поразмыслить и снова убедить себя в правильности принятого решения. Но ощущение, что стоишь перед какими-то важными изменениями в жизни, осталось. Уже когда он возвращался домой, по мобильному звонил Генка. Предложил весело провести вечер и, «даже, может быть, даже ночь». Обещал «подкатить офигенных телок». Александр согласился, он любил и веселые вечера, и офигенных телок, и стриптиз в бассейне; согласился, а потом подумал: зачем ему это надо? Собирался остепениться – а поедет, будто мальчик, резвиться по клубам. Он призадумался. Все то, что будет сегодня, он знал наизусть. Даже безо всяких вариаций. Генка – парень без воображения, но до развлечений и бухла охоч. Впрочем, отчего же и не развлечься. Все лучше, чем вечером опять года считать.

vi

      Утром Александр проснулся рано, часа в 4. За окном было едва светло и совсем тихо. Только за углом кто-то бешено пытался завести мотоцикл. Или машину – все равно. В голове остро сидела боль от вчерашнего виски, и жутко хотелось пить. Он напился прямо из крана, заглянул в холодильник, достал ледяную банку пива и, пока пил, постепенно вспоминал…
      Генка был в своем разудалом репертуаре – и от этого Александра стало трясти. Жирные щеки товарища были чисто выбриты, но блестели от липкого пота и казались сальными. Редеющие волосы сорокалетнего мужчины прилипли ко лбу, тоже потному, пьяные глаза без стеснения пробегали от одних дамских прелестей к другим, а потом и руки перестали стесняться. Что это были за дамы, Александр не запомнил. И имена их уж забыл. Попытался представить хоть одно вчерашнее лицо, но все эти гладкие, модельные, с правильным макияжем – давно слились в одно – красивое. Но – без какой бы там ни было заметной черточки, за которую можно было уцепиться, чтобы запомнить, удержать для себя, а потом – хотя бы узнать на улице.
      Потом он и сам начал терять за собой контроль, и дамы тоже сделались развязнее. Хохотали, грубо откинувшись назад, визжали, слабо отталкивая пристававших к ним Генку и Александра, давали и своим рукам простор…
      Затем Генка, верный себе, предложил «окупнуться», все шумно и бестолково двинулись в бассейн, находящийся тут же, при клубе. Одна из дам уже на подходе стала активно раздеваться и потом, пьяно шатаясь, завиляла голым задом к воде… Потом был коричневый член Генки, в руке белобрысой… Огромные бледные соски ее подруги перед носом…
      И Александра – вырвало, прямо на эти соски.
      Он сразу же оттуда ушел, и кто-то из служащих вызвал ему такси. Дома он оказался сравнительно рано: в полночь. И не выспался. И противно вдруг ему сделалось. Не оттого, что облевал вымя той, и не от вида волосатого Генки – в другой раз бывало и похлеще. Но – противно. Еще сутки назад подумывал о семье, о своей - семье… А тут - … Будто оскорбил что-то важное и хорошее.
      Подумалось: кому-то эта облеванная тоже будет женой. Как же это она будет, когда…
      И он отключил телефон, потому что Генка имел привычку звонить «после вчерашнего» и долго смаковать былое.

vii

     Internet кишел брачными объявлениями. Стройные кандидаты в невесты рябили в мониторе сотнями, сотнями… И все были хороши, бодры и «90х60х90». И даже странно: почему никого до сих пор не нашлось, кто бы заинтересовался такими эталонами. Почти все зачем-то объявляли свой знак зодиака. Не то, чтобы Александр напрочь не верил в астрологию, а просто не понимал: а что? если понравившийся человек окажется рыбами против овна, тогда нужно от него бежать подальше и побыстрее? Или как?
      Многие искали создания семьи за границей. Чтобы говорить мужу:
- Гутен тах, дорогой.
      Или даже:
- Гудмонин, милай.
      Вместо:
- Что, пьянь несчастная? Опять без зарплаты нас всех оставил?!
      А, в общем, все брачные объявления, как и их обладательницы, были на одно лицо.
      «(Имя) симпатичная и добрая брюнетка, без в/п 25 лет, козерог, 86/62/90 ищет нежадного мужчину своей мечты, желат. из Москвы или Подмосковья. Судимым не беспокоить.»
      Далее обычно следовало фото типичной полумодели в донельзя коротких одеждах на фоне стула.
      Александру вспомнилась картина «Разборчивая невеста»: горбун на коленях схватил пожилую девушку за руку и объясняется; в соседней комнате истово молятся родители невесты.
      А, в общем, он подходил в качестве жениха практически ко всем этим жаждущим, практически по всем статьям. Подумалось: почему бы и нет. Попробовать, познакомиться – еще не жениться. И лучше выбрать из Москвы, чтобы потом не терзать себя мыслями, что ты – всего лишь обычная столичная прописка. А деньги? Так ведь, кстати, не все среди прочих требований выдвигали «без осн.мат.пр.» Можно было надеяться, что ищут и вправду не спонсора, но спутника жизни.
      Просидев целый вечер за компьютером, Александр отметил все-таки про себя несколько интересных кандидатур. В следующий раз отсеял штук десять, а затем – еще пару-тройку. Осталось две. Он долго вглядывался в молодые лица незнакомых ему женщин и думал, с кем бы из них он смог бы прожить хотя бы лет 10, а потом поймал себя на том, что не было недавно испытанного ощущения, что находишься на пороге чего-то… Все было почти скучно. Но на него с жидкокристаллической панели замерзшими лицами уставились две чужие дамочки, которых он никогда не видел, которые сейчас даже не подозревали, что, может быть, именно в этот момент и решается судьба их… Смотрел в их зрачки и представлял, какие у них должны быть голоса. Он даже не знал, как они выглядят сбоку. А ведь большинство людей сбоку как раз и выглядят смешно…
      Не говоря уже об их смехе, запахе и величине передних зубов.

viii

- Алло-о-о, - потянуло из трубки голосом молодой женщины. Было такое впечатление, что она как раз собиралась зевать, когда Александр потревожил ее звонком.
- Здравствуйте, - вежливо и вкрадчиво отозвался он, - меня зовут (назвался). А Вы – Диана?
- Диана, - все так же лениво отозвались на другом конце линии.
- Я по… по поводу Вашего объявления в Интернете. Мне в агентстве дали Ваш адрес…
- Да? – Диана, казалось, не ожидала этого и даже будто бы растерялась. Несколько секунд оба молчали, и Александр первым продолжил.
- Предлагаю как-нибудь встретиться и познакомиться. Как Вы на это смотрите?
- Я смотрю на это нормально, - ответила Диана, - только можно поинтересоваться, каков род Ваших занятий? Как Вы выглядите?
- Давайте все при встрече, - сделал Александр ответный ход. Ему отчего-то не захотелось пока раскрывать свое инкогнито, - это не телефонная беседа. Согласитесь.
- Ну-у, в общем, может, и так, - но только не говорите, что Вы голубоглазый блондин.
- А я и не утверждаю, что я блондин, - усмехнулся Александр.
- Скажите хоть, сколько Вам лет? – не унималась Диана, и это, конечно, было понятно.
- Скажем так, сорока еще нет, а тридцать уже было, - нашелся Александр.
- А род Ваших занятий Вы по-прежнему скрываете?
- Нет, отчего же. Ничего криминального и, кстати, не судим. Женат не был, детей не имею.
      В трубке неопределенно хмыкнули.
- Ну, хорошо, - сказала Диана, - так где же Вы предлагаете встретиться?
     Александр задумался. Он мог бы назначить и в «Белом медведе», и в «Шанхае», но сказал:
- Где ВАМ будет удобнее.
      Там подумали и назвали адрес. Александр знал это место.
- Это где арка? – уточнил.
- Да, да, там есть арка. Давайте, завтра в…
- Восемь, - подсказал Александр.
- Хорошо, - согласилась Диана, - мне это тоже удобно.
      Договорились, что Александр будет держать в руке зонт и, конечно, цветы. На том и порешили.
      Александр положил трубку и зажег сигарету. Нет, не так как-то все выходило. Не так все это должно быть… Хотя… бывает по-разному; и в Internet-chats люди знакомятся… Почему бы, в конце концов, и не так? Надо еще ведь встретиться, а там – видно будет. Не понравится – так и не надо.
      Он еще раз перечитал объявление. Что-то, похожее на то чувство в бассейне, шевельнулось внутри…
      Но ведь: ПОЧЕМУ БЫ И НЕ ТАК?! Кто знает, как там может дальше сложиться… Черт возьми, как пацан!
      Только все равно ему эта затея продолжала не очень нравиться.
      К полудню у Александра план действий на сегодняшний вечер вылепился окончательно. Он уже знал, что будет делать.

ix

      По осенней темной улице в половине восьмого шел обычный человек. Небольшого роста, в темном, довольно поношенном плаще, вычищенных до блеска, несмотря на ужасную слякоть, ботинках, грубоватых очках с небольшим, немного старомодным зонтом в одной руке и букетиком цветов в другой. Человек недавно вышел из глубинных недр метрополитена и теперь направился в сторону небольшой аркады, уже видневшейся под желтым светом фонарей. Осенний жестковатый ветер заставил человека поднять воротник, но тот все равно изредка порывался откинуться назад, и тогда был виден пиджак коричневого цвета и полосатый галстук из грубого материала, завязанный довольно большим узлом на бледно-розовой рубашке. Человек был гладко выбрит (кстати, не лезвиями «Спутник»); человека звали Александр.
      Он быстро достиг передней арки и тогда только посмотрел на часы. Еще 15 минут, но Диана, конечно, опоздает. Это уж как водится. Александр усмехнулся: давно не ездил в метро. Скопление людей, вечерних газет и чужих разговоров. Он невольно сравнил все это с комфортной поездкой в собственном авто. Отвык, отвык. От чего только? «От жизни», - почему-то подумалось. Неужели, это и есть сама жизнь?
      Но поразмышлять на эту тему он не успел. К арке медленно двигалась девушка (не опоздала, ровно в восемь!), невысокая, в странной кожаной шапке, в плаще серебристого цвета. Волосы рыжеватыми волнами скатывались по плечам и спине. Александр сразу понял, что это и есть Диана, и сердце забилось. Когда девушка подошла ближе, он подумал, что она вполне может стать ему… да, женой.
      Но Диана его – будто бы и не видела его. Щупала взглядом, блуждая по арке глазами. Впрочем, через несколько секунд все же заметила: он тут был с зонтом и цветами.
- Добрый вечер, - шагнул вперед Александр, предупреждая ее поднятие по ступенькам, и сам сошел вниз. – Диана, если не ошибаюсь?
      И протянул ей незамысловатый букетик. На лице девушки отчетливо пропечаталось нечто кисловатое.
- Да, спасибо, - бросила она с почти нескрываемой досадой и приняла цветы.
- Александр, - Александр сделал поклон головой.
- Диана.
- Ну вот, мы и знакомы, - улыбнулся Александр, - может, пойдем куда-нибудь?
- Давайте… пойдем, - она явно была разочарована и даже сделала одергивающий жест, когда он хотел помочь ей перешагнуть через довольно обширную лужу.
      Но тут же – будто бы опомнилась и – улыбнулась. Александр пошел рядом, приблизительно размышляя, куда бы мог пригласить девушку на первом свидании ну, скажем, учитель… Да, учитель. Физики и математики. При случае, в этой области знаний он не сразу ударит в грязь.
      Конечно, не в ночной клуб. А на дискотеки учителя ходят? Наверное… Почему бы и нет.
- Куда мы идем? – поинтересовалась Диана.
- Куда-нибудь, - загадочно улыбнулся Александр, но, почувствовав в девушке напряженность, сразу пояснил, - знаю тут неподалеку одно заведение. Там посидим, поговорим. Или у Вас есть какие-то другие предложения?
- У меня?.. Нет-нет, никаких. Как Вам будет удобнее.
- Скажите, а Вы…
- Не замужем и не была, - быстро отозвалась Диана.
- Да нет, - он даже смутился такого быстрого ответа и зачем-то потер переносицу, - я не то хотел… Вы вечером предпочитаете кофе или что покрепче?
- Мне все равно, - дернула девушка плечом и пошла немного быстрее.
      Александр тоже прибавил шаг.
      На углу светлячками разбегалась вывеска: «Кафе СЛОН». Александр раз был там, знал, что там довольно уютно для среднего кармана.
- Вот сюда, давайте, и зайдем? Прошу, - он полутеатральным жестом распахнул массивную дверь «Слона» и вошел следом. У входа лениво напыжился охранник, такой же толстый, как дверь, которую он охранял. У этих горилл нельзя было понять: мышцы под пиджаком или все-таки жир, но свою угрозительную роль гориллы исполняли исправно и даже частенько, в качестве демо-версии, выбрасывали вон какого-нибудь не очень «крутого», но очень пьяного бедолагу.
      Охранник оценивающе смерил Александра, перевел глазницы на девушку и решил не шелохнуться. Александр предупредительным движением помог Диане скинуть плащ и повесил его на вешалку.
      В красноватом полумраке, в глубине зала, чернели редкие силуэты людей. Негромкая музыка вперемешку с ударными бубнила оттуда же. Рядом со стойкой бармена, на возвышении, стоял телевизор, по которому сейчас мельтешил какой-то, наверное, очень зубодробительный и стремительный мультик из Америки. Мелкая птица, похожая на попугая, упоенно колошматила (яростно!) огромную зеленую змеюку.
      Ну и конечно, неизбывный ассортимент бутылок на полках.
      Они подошли к свободному столику. Александр успел выдвинуть перед Дианой стул прежде, чем она сама сделала это. Расстегнул свой коричневый узковатый пиджак и уселся напротив.
      Подошедший официант равнодушно записал заказ (два кофе) в крохотный блокнотик и удалился. Александр вдруг понял, что ему с Дианой – абсолютно сейчас не о чем говорить. Он даже не знал, как начать беседу, а прежде об этом не подумал; хотя ни стеснительностью, ни косностью языка не отличался. Просто у сидящей напротив… был… взгляд какой-то – в пустоту. «Взгляд, устремленный в будущее», - как он сам шутил по поводу таких вот выпуклых и почти бесцветных взглядов.
- Я работаю в двенадцатой школе, - начал он (номер выбрал наугад), - преподаю литературу. Вы любите литературу?
      Он забыл, что хотел представиться математиком, но сразу понял: так даже лучше; появилась необязывающая тема для разговора.
- Так…- неопределенно дернулась Диана и зачем-то оглянулась.
- Во-от… - протянул он, положительно не зная, о чем можно было заговорить с этой девушкой.
      Принесли кофе. Александр попробовал из своей чашки – растворимый. Но все же сделал несколько глотков.
- Вот, скажем, у Гончарова герои пьют кофей. Интересно, как тогда его варили? Попробовать бы.
- Да… - она опять оглянулась. Задержала взгляд на мультипликационной птице, которая теперь сама была кем-то избиваема.
- Вот, - продолжил Александр, - решил, так сказать, покончить со своим холостяцким прошлым. А то, знаешь ли, поднадоело – одному быть.
      (И сам ужаснулся нелепости, как ему показалось, сказанного.)
- А тут кто-то рубашки постирает, борща наготовит, - с плохо скрываемой издевкой вдруг проговорила Диана, и глаза ее в упор прищурились в Александра.
- Ну, в общем… - как ни в чем не бывало, кивнул он.
- А, скажем, если б у Вас жена работала в модельном агентстве, как бы Вы к этому отнеслись?
      Вопрос больше смахивал на провокацию, но Александр сделал вид, будто опять ничего не заметил.
- Что ж, если ей это нравится… Почему нет?
- Так ведь у Гончарова девушки все в кисеях ходили, вышивали мелким крестиком, дома торч… сидели.
- Ну, так то ведь у Гончарова! У нас же – 21-й век, как-никак, начался. А Вы, стало быть, работаете в модельном бизнесе?
- Нет, но очень хочу этого.
      «И она туда же, - мелькнуло у Александра. – Что их всех в модели тянет? Думают, там красиво…» Но ответил:
      Если чего-нибудь очень хотеть, это обязательно – сбудется. Обязательно!
- А Вы? Разве с детства хотели быть учителем литературы?
- Нет, писателем хотелось стать.
- И что же: не очень хотели или таланта просто не хватило?
      Александр усмехнулся:
- Скорее, таланта.
      Самое интересное, он в детстве некоторое время и вправду хотел быть писателем и даже что-то пытался сочинять. Но… «таланта не хватило». Да и потом, не до писательства стало: учеба, поиски денег, работы…
      Диана оглянулась два раза подряд. Похоже, нарисованная птица ее интересовала больше, чем Александр.
- А Сартра Вы читали? Или Бальзака?
      В ответ она мелко повела губами, потом поинтересовалась, не знает ли он, во сколько закрывается кафе.
- Ужас не люблю, когда просят перед закрытием покинуть магазин там или… еще что-то. Кафе…
- Наверное, не раньше полуночи, - предположил Александр.
      Нет, явно не хватало общей темы для беседы. Он пошел к стойке и вернулся с бутылкой дорогого красного. Диана приподняла брови, но промолчала. Выпили по бокалу, тут же и по второму. Александр надеялся, что это поможет нащупать нить разговора.
- Хорошее вино, - одобрил он, - жалко, шампанского не держат. Впрочем, шампанское – это для торжеств. При встречах пьют именно красное.
      И он немного распространился по поводу этикета вин. Диана, кажется, немного заинтересовалась. По крайней мере, на мультяшную птицу больше не смотрела.

x

      Когда вышли из «Слона», контакт, кажется, наладился. Диана теперь сама рассказывала, как некогда в школе ее «поженили» на одном мальчике из старшего класса, она злилась, а подруги то и дело дразнили…
- «Тили-тили тесто», конечно, пели, - подсказал Александр.
- Обязательно, - рассмеялась Диана. – Только самое интересное в том, что, когда я увидела его с другой, вдруг начала ужас как ревновать. Ужас как, помню, расстроилась. Домой пришла и разревелась, сама не знаю, отчего.
- Как отчего? От ревности!
- Ну да! Только он ведь совсем мне почти и не нравился. Ревела тогда в подушку, а у самой в голове это самое «тили-тили тесто» играет.
- Случай ревности не из-за любви. И что потом?
- Потом? А ничего потом. Он школу закончил, в ПТУ пошел, а я – сюда учиться.
- Так Вы не местная?
- Теперь-то почти местная. Несколько лет живу, за временную регистрацию, правда, дерут порядочно.
- Да, студентам ведь ее, кажется, бесплатно дают. А потом, после окончания, оно, конечно, трудновато.
- Меня с первого курса после первой же сессии отчислили. С преподом одним поцапались. Не пропустил.
- Что ж так?
- Да не его! Блин, козел.
      У Александра при последних слова свело скулы. Он никогда не любил ругательств из уст дам. Отчего-то ругательства и дамы при этом делались более мерзкими, чем, может быть, на самом деле.
      Подошли к троллейбусной остановке.
- Давайте, я Вам такси поймаю, - предложил Александр.
- Нет, не нужно. Думаете, я не знаю, какая у учителя зарплата.
- Причем тут зарплата? – он обиделся на самом деле, будто и вправду был учителем.
- Да вот, кстати, и мой троллейбус.
      Подходил только не троллейбус, а автобус.
- Это не троллейбус, а автобус, - сказал Александр. – А, может, на метро? Я Вас провожу.
- Мне ближе так, - объяснила Диана.
- Так я Вам еще перезвоню? – предложил он.
      (Девушка, в общем, ему понравилась.)
      Диана не отвечала, всматривалась в освещенную городской подсветкой ночь. Внимательно так всматривалась.
      Александр повторил свой вопрос.
      Она решительно повернулась к нему и посмотрела прямо в лицо.
- Знаете, Вы человек хороший и умный, и все такое… Но давайте останемся только знакомыми. Я… я не знаю… не обижайтесь только.
- Вас что-нибудь смутило?
      Она дернула взглядом по плащу Александра, на миг остановилась на галстуке…
- Нет, нет, дело не в Вас. Ну, в общем, знаете…
      Но он довольно решительно завершила вдруг:
- Не звоните мне больше, не надо.
      Александр понял, что больше тут уже ничего не поделать. Стало даже жалко; очень, очень жалко. Он сразу понял, почему она так говорила ему. Подумал, не открыться ли ей, да решил: не стоит. Сейчас, по крайней мере, это может сойти за неудачную шутку, граничащую с издевкой.
- Ну да, конечно, - пробормотал он, - извините, если что-то не так и, в общем… Всего хорошего. Вам.
      Он пошел прочь, в сторону метро, откуда выходил несколько часов назад и был в приятном волнении. Пройдя несколько шагов, понял, что невольно сгорбился, а она сейчас на него смотрит. Наверняка – смотрит. Не годится – с опущенной головой уходить. И он посмотрел прямо перед собой, и выпрямился, и зашагал крупно.

xi

     Александр проснулся в четыре утра, было пока темновато. Сразу вспомнился вчерашний вечер… Ну да, не вышло. Так и что же? Ничего. Ничего особенного. Так и должно было быть. Явись он во всем своем великолепии и мишуре, все было бы по-другому. Возможно, Диана сейчас даже спала бы здесь, рядом, обнаженная, с раскинутыми по подушке рыжими волосами. Но… все есть так, как оно есть.
      И – все равно жалко было. Ведь почти получилось, вот она, живой человек, живая и настоящая девушка – была рядом, а не какая-то абстрактная будущая – жена.
      Александр пошел на кухню. Закурил. Дым медленно вытекал вверх из пепельного наконечника сигареты; так же неторопливо двигались мимо и мысли.
      А что если открыть карты? Какая разница, почему она будет с ним. Ведь – будет. Так или иначе – будет. Будет сидеть на этой кухне с ним, лежать на одной кровати, смотреть с ним телевизор, на одном кресле, на коленях у него… Кажется, они даже немного сблизились. Она тот случай с пацаном рассказала. Наверное, не каждому встречному что-то подобное поведаешь. Значит, почувствовала в нем родственное, близкое. И сам он в ней тоже – почувствовал.
      Только вот ее странная шляпа зачем-то некстати лезла в голову. Как только они поженятся, он велит ее выбросить на фиг. Купит другую, в английском бутике. Тьфу ты! О женитьбе уж даже стал думать!..

xii

      Он позвонил ей прямо с работы. Пришлось слегка изменить голос и выговор, и он чувствовал себя в этот момент школьником. Представился Виктором и дал адрес своего офиса. Диана молчала, и Александр подумал, что она его узнала, но тут же понял, в чем вышла промашка.
- Мой шофер подъедет за Вами через полчаса. Хорошо?
      Она назвала место, где ее следовало ждать и сказала «хорошо». Минуты через две Александр убедил своего знакомого – Стасика – ехать по указанному Дианой адресу. Стасику самому была интересна вся эта история с превращением учителя в бизнесмена, и он через десять минут уже ехал в своем Audi, прикидывая, как должен себя вести настоящий шофер босса. А еще ему конечно, было интересно увидеть эту самую Диану. Скоро он ее и увидел.

xiii

     Александру все равно было не по себе. Не в силах отделаться от мысли, будто он кого-то обманул или «подставил», он попытался приглушить это непонятное ощущение коньяком из заветного шкафчика, но только успел сделать всего глоток, как пикнуло в селекторе, а вслед за тем вечно недовольный голос Комягина велел посмотреть ему «данные об активах за предыдущий квартал». Дались ему эти активы!
      Но пришлось-таки лезть в компьютер и выделять из кучи данных именно активы за прошлый квартал. Примерно через четверть часа отправил требуемое Комягину факсом, а вслед за тем по мобильному позвонил Стасик. Да, он привез Диану и спрашивал, примет он ее прямо сейчас, или у него есть безотлагательные дела.
- Ты сдурел?! – крикнул Александр. Он суетливо начал раскладывать бумаги по столу, убрал коньяк. Сердце забилось.
      Да, через минуту она увидит его, увидит, что он за учитель такой!..

хiv

      Диана вошла, но еще не заметила Александра; боком протиснулась в дверь и неловко замерла, забыв закрыть за собой дверь. То ли торжественная, строгая чистота офиса подавляли ее, то ли еще что. Предстоящая встреча, скажем…
      Александр кашлянул, чтобы она сразу «нашла» его в кабинете, и Диана немедленно дернула взглядом в его сторону. Он молча и в упор – стал смотреть ей в глаза.
      Трудно было сказать, сразу ли она узнала его, или все-таки после «учительского» облачения – да в ослепительную рубашку и шелковый галстук… И без очков…
      И все-таки узнала. Растерялась.
- Это… это Вы… - ее брови удивленно выстроились «домиком», некоторое время они почти глупо смотрели друг на друга: Диана удивленно, Александр – пронизывающе (так ему казалось).
- Присаживайтесь, - он первым нарушил молчание, представительским жестом пригласил на кресло напротив себя. «Фу, как неуклюже, нелепо… Вообще, все нелепо…»
- Да-да, - снова сказал он, чтобы хоть как-то начать говорить, хотя все слова моментально испарились из головы вон, - да, это я – школьный учитель («чего я говорил учитель?..») физики… литературы. А! Впрочем, не важно.
- Да уж, - Диана расплылась в широкой, но робкой улыбке, отчего лицо ее сразу поглупело, - видно теперь, что Вы не учитель…
- Естественно, - перебил он ее, - Но знаете, почему я тогда солгал?
      Диана пожала плечами: не знает.
      Александр готов был объяснить:
- Знаете, мне однажды вечером стало отчетливо ясно, что человеку невозможно быть без спутника в жизни. Без близкого второго человека рядом. Вы понимаете?
     Она кивнула: понимает.
- Вы согласитесь со мной, что нельзя?
      Она снова кивнула. И добавила:
- Конечно.
- Вот… Я уж достаточно в возрасте, чтобы достаточно серьезно подумать о партнере на всю жизнь. Впрочем, это я как-то по-бизнесменски про партнера… Не партнера, а…
- Жену, - просто подсказала Диана.
- Что? А, ну да… Так вот… Но – именно серьезного человека, а не того, кто способен быть рядом только пока успешен. Хотя, казалось бы, какая разница… Успешен ты или не совсем, но почему-то многие, очень-очень многие, в первую очередь при выборе мужа смотрят как раз на его успешную сторону жизни, насколько он успешен. Потом, когда дела его начинают двигаться неважно, - бросают. Конечно, мне такого человека рядом, такую жену – не нужно.
- А, понимаю, - почти иронично продолжила за него Диана, - и Вы решили сделать небольшую проверку, испытание. Не так ли? Понять, пойдет ли Ваш… партнер за Вами и в огонь, и в трубы. Сначала прикинуться беднячком, учителем, потом же – раскрыть карты и сразу – в козыри: смотрите и любите меня еще дороже. Я – успешен! После такого фурора избранница, конечно, готова будет в обморок упасть от счастья, а Вы – добрый сказочник, мгновенно решивший все ее проблемы и сомнения.
      Диана заканчивала речь почти даже по-злобному. Александр прищурившись наблюдал за ней. Он сейчас понял: она ему – не нужна. Что-то змеиное на миг вылезло наружу. Не просто даже змеиное, а по-бабьи змеиное. Такая может на время затаиться, чтобы потом – укусить, исподтишка. И, конечно же, своего не упустит. Но хватка ее – не деловая хватка, как, например, у бизнесмена, но хищная, мгновенная, сумбурная. Такая будет способна схватить свое (показавшееся своим) быстро, не раздумывая, не разобравшись даже, что к чему. При этом развалится ее окружающий мир, а сама жертва может и умереть от укуса. Причем, какое-то время она может даже побыть и отличной половинкой в жизни. Спокойной, ласковой, доброй и понимающей… Но – хватка уж будет произведена, глотка уж распростерта над жертвой…
      Даже подумалось, что именно такие вот дамочки у Агаты Кристи и травили своих мужей ради наследства.
      Александру она вдруг стала – ненавистна.
- Да, - резко перебил он ее и рывком поднялся из-за стола, заходил по кабинету, - да, именно так я и хотел поступить. Только без эффектных жестов. Признаться, я и не думал, что Вы именно так растолкуете мне мое приглашение сюда в офис. Мы могли бы встретиться и в любом другом месте – не важно. Хоть и в том же самом кафе.
- Но приличный галстук выдал бы Вас!
- Да при чем тут галстук! Вот у вас только одни тряпки и на уме!
- У меня?!
- Да не у Вас. Точнее, не только у Вас, у таких, как ВЫ. Вы и делите, может быть, людей на тех, кто в галстуке «hand made» и тех, кто в пиджачке «Красная Москва».
- Вовсе нет…
- Вовсе да!
      Он начал раздражаться. Она еще и возражает! Ведь тогда вечером она сказала ему не звонить больше. Сказала ведь? А, кстати…
- А, кстати, отчего же Вы в тот вечер сказали мне не звонить? Не оттого ли, что на мне были грубые школьные очки?
     Диана ничего не ответила. Но смотрела на Александра по-прежнему – прямо. С прищуром.
- Вот, молчите. Ведь не потому, что я не понравился. Не надо, не надо!.. (Диана и не думала возражать.) Я видел, что не поэтому. Просто я оказался жених не из перспективных. Не жених. Конечно, Вам ведь подавай тех, кто на джипах и на красный свет – фьють! Учитель с жалким букетиком!.. Почти брезгливое зрелище. Да Вы его чуть не выбросили, этот мой букетик – я видел. Такие, как Вы, приезжают в столицы из полусонных городков N, Вас оглушает здешняя роскошь, Вы решаете зацепиться здесь любыми средствами, пусть даже и когтями. Надо отдать должное, не всегда идете сразу торговать собой, иногда даже поступаете в институты, даже подчас и без кошельков и связей. Правда, часто не на те факультеты, которые Вас интересуют, но лишь бы – зацепиться, присосаться к столице. Потом, правда, Вас отчисляют с первых же курсов, поскольку вы заняты поисками хороших женихов и обязательно – с пропиской. Тот однокурсник, что сидит у окна и безумно хорош всем (ну, или почти всем) однозначно и бесповоротно проигрывает другому, гораздо более худшему, потому лишь, что тот первый – парень из Таганрога или из Донецка, а другой – именно тот, столичный. Тут вы быстренько в оборот его и берете. Как вы там говорите?.. «Окрутить», что ли? Далее – либо он – муж ваш, либо вы скоро бросаете его, поскольку он, хоть и с пропиской, да зато не такой успешный, как прочие, тоже – с пропиской.
      Да, эти «мажоры» на новеньких родительских Пежо или даже пусть «девятках»!..
- Хватит! – Диана вскинулась со стула, бешено вперилась в Александра. – Что Вы вообще понимаете в этом! (Александр усмехнулся). Сидите в своем кабинете, в офисе, смотрите на простых людей свысока. Комедию со своим учительством придумали… Зачем Вы меня позвали сюда?! Читать проповеди?
- Вовсе нет, - Александр вернулся за стол. Честно говоря, затем, чтобы… ну да что там! чтобы объясниться, чтобы все-таки продолжить отношения…
      И вновь ему показалось, что в чертах Дианы промелькнуло что-то хищническое…
- А вместо этого начали проповеди читать, - уже куда мягче заметила Диана.
- Нет, - Александр устало махнул рукой, - Можете идти. Я понял… что разочаровался в Вас.
- Поглядите, разочарованный какой сидит! – гневно и раздражено воскликнула она. – Он, видите ли, разо-чаро-ва-ался! Позвал зачем-то, как шлюху, в офис привез…
      Александр изумленно смотрел на нее, так неожиданно взорвавшуюся. Перед ним стояла уж не прежняя очаровательная девушка, а – хищная баба, отвратительная, наученная своей мамой «не упускать хорошего и богатого мужика».
- Что? Жених сорвался? – в упор и ехидно спросил он.
      Диана сразу не ответила, но сразу изменилась. Поставила ноги вмести (до того она стояла, прочно, почти по-мужски, расставив их), поправила на боку сумочку, опустила глаза и, прильнув к ним не весть откуда взявшимся платочком, почти выбежала из кабинета.
      Александр потер переносицу, подошел к окну.
      По сырому осеннему тротуару, по грязным желтым листьям быстро шла Диана и «ловила» машину.
      Он подумал, что, наверное, правильно поступил.

                          «И наутро мне скажет повешенный раб:
                          - Ты не прав, господин. И я вспомню твой взгляд.
                          Я скажу ему: - Ты перепутал, мой брат,
                          В этой жизни я не ошибаюсь».
                                        (Б.Гребенщиков «Сталь».)

xv

     Диана была в семье единственным ребенком, но отнюдь не избалованным, как порой бывает в таких семьях, - не на что было баловать. Мама работала в две смены – медсестрой, отец ушел из семьи, когда дочери не было и года – к другой «дуре и проститутке». Так что Диана с самого раннего возраста уяснила для себя: «мужик для семьи непригоден, он только и бежит за красивой жопой». Уяснила, впрочем, и другое: мужа надо искать богатого, «с квартирой и машиной», чтоб…
- …чтоб не пахать, как твоя мать. И зачем я только за этого кобеля пошла! Говорили мне люди…
      Но все эти жизненные философии для Дианы, в общем, пока оставались абсолютно нежизненными и не связанными с окружающим миром ничем, кроме как разве видом усталой мамы, являющейся утром после ночной смены. Она даже не могла помогать дочери собираться в школу – сразу шла отсыпаться в свою комнату.
      Несмотря на почти полное отсутствие контроля со стороны мамы, училась Диана прилично, редко пробегали в дневнике «тройки», а уж «двойка» была поводом для тихих слез и более усиленного сидения за учебниками. Это продолжалось до середины восьмого класса. Потом был тот самый «переходный возраст», в результате которого успеваемость Дианы снизилась на порядок; на «пары» она теперь смотрела спокойно, а параграфу в учебнике все чаще предпочитала вечерние прогулки с подругами.
      Это продолжалось, впрочем, недолго – до девятого класса; именно тогда в их школу пришел молодой учитель физики. Кажется, он только-только закончил институт. Диане он показался едва ли не богом. И молодой, и симпатичный, и - что особенно привлекало в нем девятиклассницу Диану - умный. Казалось, он знал все. Не многое, а – абсолютно все. Шла ли речь о когерентности волны или о компьютерных вирусах, о различиях видеотехники «Sharp» и «Samsung», о слонах ли в Индии и любовной лирике Блока ли, об искусстве Возрождения в Нидерландах или о моде на проколы в… где-нибудь – обо всем он мог толково и интересно порассуждать, объяснить. Говорил же при этом тихо, с полуулыбкой, прищурив правый глаз, почти насмешливо (?) теребя короткую бородку и усы. Был ростом довольно высок, одевался всегда ослепительно элегантно, и на его костюме никогда не было видно даже самого крохотного пятнышка.
      Но именно выдающиеся, как ей казалось тогда, умственные способности и привлекали внимание Дианы. А физика – наискучнейший предмет – вдруг превратилась в удивительный, интереснейший, ни на что не похожий, мир. Мир, в котором все было скрыто от глаз и чувств, но который не менее (а, может, и более) интересен, чем тот реальный, в котором живут люди. Учитель при этом многое объяснял не по учебнику, часто учебник вообще не включал в объяснение, доказывая подчас как раз совсем обратные вещи, тем те, которые были изложены в скучных параграфах с сине-красно-белыми иллюстрациями и схемами.
      Он стоял у доски, ослепительный в своем белом пиджаке, с откинутой головой и говорил… говорил… Ему иногда нарочно подкидывали вопросики, которые поставили бы в тупик любого преподавателя, но – только не его. Он выходил из любого вопроса с видом всезнающего победителя. Причем, «вопросики» частенько были как раз не из курса физики. Как-то раз у него поинтересовались что-то насчет «французской любви». Хотя, конечно, все давно знали (и многие не на словах только) по этому вопросу не одни лишь общие положения, но и нюансы также.
      Почти застенчиво и как-то «тонко» улыбаясь в бородку, физик не только не смутился, но даже будто с каким-то удовольствием вдруг – принялся объяснять… Это было немыслимо! Любой другой на его месте или раскричался бы про «безобразие» и «срыве урока», а этот – как-то очень даже понятно и абсолютно без пошлостей и недомолвок объяснил про эту самую «французскую любовь».
- Понятно? – поинтересовался.
- Угу… - ошеломленно ухнул класс.
- Ну, вот и отлично. Теперь же вернемся к нашим герцам. Кстати, в следующий раз вместе с домашним заданием спрошу и то, что сейчас тут болтал. Уверен, многим из вас есть что рассказать в качестве дополнительного материала.
      Все нездорово захихикали.
- Думаю, практическую часть в этом вопросе мы опустим… - добавил он и, как ни в чем не бывало, стал рассказывать о волнах и их частоте.
      Нет, на следующем уроке он, конечно, ничего про «это» не спрашивал, даже больше никогда не напоминал, но определенный урок всем – дал, показал, что тоже может поставить в «неудобняк», при этом сам оставаясь на высоте.
      Диана поняла, что влюбилась, - почти сразу. Когда заметила свое невольное усердие в выполнении домашних заданий по физике. Как-то учитель, очень оставшись довольным ее ответом, поинтересовался насчет успеваемости по другим предметам и очень был удивлен явной посредственностью оной. Чтобы не ударить в грязь в глазах любимого учителя, Диана за короткое время подтянулась и в прочих предметах. И – все чего-то ждала от него. Даже мечтала, как они гуляют вдвоем по вечерним улицам… Он рассказывает всякие интересные вещи, а потом они…
      Впрочем, она ясно понимала, что никакого «потом» никогда и не будет. Это было лишь в мечтах, а в реальности…
      В реальности был десятиклассник Мишка, который лез целоваться, любил пиво и футбол. Физику он не любил и вообще, кажется, ничего из наук не любил и ничем не интересовался. Когда же ему «предки» купили компьютер, он стал постоянно и с возбуждением рассказывать, как «замочил» сотню монстров или прошел «целых пять, блин, уровней, блин, вчера на одной жизни». Когда же Диана однажды о чем-то поинтересовалась на тему физики, Мишка разинул рот и весело произнес:
- Ты что, блин, совсем рехнулась? Блин, какую-то я, блин, физику еще учить буду! Да я и учебник уж давно потерял. Ха!
      Переполненную же до краев чашу нарастающего раздражения переполнило одно его крайне грубое высказывание в адрес молодого физика. Диана в тот же вечер решила больше не «ходить» с Мишкой. Она не стала объяснять причины, просто сказала, чтоб он больше не приходил. Тот возмущался и долго допытывался, кто у нее появился, что еще больше разозлило Диану, и она, оттолкнув (грубо) назойливого Мишку, ушла в свое подъезд.
      Мишка еще два раза приходил, Диане даже стало его как-то жалко, но снова выслушивать о монстрах и патчах она не могла. Когда же ее «бывший» купил неслыханную роскошь – мотоцикл BMW – и предложил однажды – будто случайно – «прокатиться с ветерочком, блин», Диана расхохоталась:
- Ты чего, Мишань, думал, я на твою «бэху» позарюсь?!
      Девятый класс закончился. Посоветовавшись с мамой, Диана решила идти в техникум. На швею:
- Специальность, дочка, всегда нужна. Да и я не могу тебя больше так долго тянуть. Нужно и самой учиться зарабатывать.
      «Дочка» поступила на швею. Все же остальные профессии, по мнению мамы, были «некалымными».
- А тут и сама будешь в одежке ходить, и семью обеспечишь.
      С первых же недель в техникуме, Диана стала понимать, что, в общем, крупно ошиблась в своем выборе. У нее создалось стойкое ощущение ненужности того, что делает; ненужности – прежде всего, для себя. Все, кто были с ней на одном курсе, похоже, размышляли примерно таким же образом. Вообще, Диане было трудно тогда понять: зачем они все тут собрались. Никто на самом деле не хотел стать никакой швеей, и шли сюда либо оттого, что не было на другие места денег, либо ума не хватало. У Дианы не было первого, у большинства же – второго. Были и те, у которых не имелось ни того, ни другого.
      Да и никакая это не «калымная» профессия – Диана это также поняла. Люди крайне редко покупают что-то сшитое с рук. Вот если на рынке, пусть даже и явный самошив, пусть даже и без нормальных этикеток – тогда купят.
      В общем, ей стало абсолютно ясно, что таким образом в новую жизнь – не войти. Нужно было что-то менять, как-то поступать по-другому… Но – как?..
      К изумлению Дианы, мать не поняла и не разделила ее сомнения и стремления; она продолжала настаивать на том, чтоб дочь закончила ПТУ и стала швеей.
      В очередной, но – пока еще не частый, раз Диана подумала, что мать очень крупно ошибается в жизни. Но промолчала и теперь.
      К тому же, не стало больше возможности видеть учителя физики… Уходя из школы, она думала, что часто сможет заходить туда; когда захочет, встречаться с ним… Но как-то так оказалось, что почти за полгода в школе она побывала лишь раз (ведь занятия в ПТУ), да и то в это время его не нашла. Может, заболел; может, выходной взял; может, вообще ушел из школы…
      Вскоре Диана поняла, что – абсолютно не хочет учиться на «эту швею». Усердий к занятиям она никогда не проявляла, а затем начала и откровенно прогуливать. Как и все, впрочем. Начались проблемы с преподавателями. Чтобы не расстраивать маму, она возобновила занятия, сама же твердо решив, что при первой же удобной возможности – слиняет из техникума. Она еще не знала, что «удобных» моментов и возможностей в жизни – гораздо меньше, чем следовало бы. Что, если только и ждать таких удобных случаев, последние могут и не наступить – никогда. Чтобы что-то изменить в жизни, нужно эти изменения активно подготавливать, но ни в коем случае не ждать наступлений перемен пассивно. К тому же, все подобные ожидания неких «лучших времен» и/или «удобных моментов» - в 90 случаях из 100 – банальнейшее проявление безволия, либо лени. Если даже ожидаемый миг жизни и наступит, он будет бездарно прожит и не использован.
      Всего этого Диана еще не знала. К чести ее, впрочем, стоит заметить, что в техникуме она училась прилично; вскоре все, начавшиеся было, проблемы там – исчезли, будто сами собой. А бедность тем временем - нарастала. Катком асфальтным неумолимо накатывалась. И было ясно: руками швеи его не остановить. Тот самый Мишка же – через год разъезжал на BMW – только теперь уже автомобиле. Вокруг него толпились девчонки, а рядом с Дианой…
      Несмотря на уверения в правительства о росте уровня жизни населения, они с мамой продолжали скатываться вниз и вниз. Как-то сразу мама – постарела. Седые волосы начали проступать целыми прядями; морщины, некогда едва заметные, вдруг превратились в сеть грубейших борозд на лице и шее; кожа превратилась в пергамент. Мама только и успевала, что разрываться на двух работах, на двух сменах, потом приходить домой и - забываться долгим сном… Потом – снова на работу. Теперь Диана даже еду готовила только сама.
- Как это я раньше все успевала… - недоумевала мама, - а теперь – уж ни на что больше и сил не остается.
      А потом наступил памятный август 98-го, раздавивший, вдавивший многие семьи в грязь бедности – окончательно. За неделю-другую цены в магазинах подскочили в 3-4 раза, и теперь маминой зарплаты едва-едва хватало лишь на самое элементарное в человеческой жизни – еду. Мама в те дни часто плакала, и Диана, чтобы не видеть ее слез, уходила бродить по улицам. Как-то увидела «своего» учителя… Но – как он изменился! Вместо аккуратной бородки, в которую он любил усмехаться, на шее выросла густая сплошная борода, лицо – опухло, глаза ввалились и заплыли черными синяками; одет он был в непонятного цвета хламиду и растерзанные брюки. Он не узнал Диану. Он вообще – вряд ли кого-нибудь узнал бы. Был пьян, очень сильно пьян. Стоял у дверей рюмочной «На посошок» и его рвало – прямо на дверь.
      В тот вечер Диана впервые подумала, что, может, и зря не осталась с Мишкой, а еще поняла окончательно: надо менять жизнь.
      Но еще почти целый год ходила в ненавистный техникум и бродила от маминых вздохов и слез по опостылевшим уличкам городка. И еще - готовилась поступать в институт. В Москву. Целый год были одни только книги, книги, книги, книги… книги…
      Улички, осенний забор напротив, книги, техникум, забор, дождь, техникум, книги, забор, книги, книги, забор, техникум, мама, черно-белый экран в углу, забор, книги, улички, снег и месиво под ногами, дождь, книги, техникум, книги, мама, экран, забор, техникум, белые крыши, забор, книги, книги, экран, техникум, забор, улички, улички, снег, ночь, забор, книги, книги, техникум, мама, улички, книгитехникумметельмамауличкиэкранночзабркгиBMWзароб, мама. Снег, улички, техникум. Забор. Весна. Грязь, грязь, улички. Мама, книги, техникум, книги, забор. Забор, забор, забор, забор…
      В Москву Диана поехала в джинсах дочери какой-то маминой подруги.
      На первом же экзамене получила «неудовлетворительно».

xvi

      «И кто ей мой телефон дал? Кажется, не я».
     Александр раздраженным движением ключа завел автомобиль. Прислушался: показалось, что что-то стучит. Но нет, мотор рокотал ровно и в меру натружено.
- Тили-тили тесто, блин… - усмехнулся Александр и выехал со стоянки. Очередной рабочий день закончился.

От жажды знаний родилось лицемерие
(Лао. "Дао дэ цзин" (18).)
Две башни