Тот, кто сидит в печи

(Психологический триллер.)

Был теплый майский вечер. Дневная духота заметно спала, и сонная пустота, объявшая деревню, постепенно уступала место спокойному вечернему оживлению. У домов собирались небольшие компании молодых людей, чтобы дотемна посидеть на завалинках и скамейках, «потравить байки», обсудить последние новости и просто посплетничать. Хозяйки давно накормили своих коров и теперь тоже собирались, как и всякий вечер, покончив со своими делами, на посиделки – «лясы поточить».

Солнце медленно садилось за далекий лес, и там, на западе, небо приобрело сине-зеленый оттенок, смешанный с малиновым светом почти закатившегося солнца. Зато на востоке вдали чернела широкая холодная полоса – наплывала ночь. Пьяный местный участковый возвращался домой, злой и чрезвычайно раздраженный, скрипя зубами и матерясь, досадуя на всех и вся, а прежде всего – на себя, что, видимо, какой-то черт дернул его пойти не по большаку, а через эти буераки да репьи. Весь поцарапанный, грязный, участковый, наконец, вывалился из бурьяна на утоптанную тропинку, которая проходила мимо бывшей барской усадьбы. Барина того раскулачили еще четыре года назад, а его двухэтажный дом сначала хотели отдать под сельский клуб, потом – под избу-читальню, но потом все это дело совсем как-то заглохло, и дом стоял на окраине деревни, чернея забитыми окнами, служа убежищем для летучих мышей.

Участковый покосился на черневшую за чугунной решеткой громаду его и хотел было пройти мимо, как вдруг ему показалось, будто через щели забитого окна пробивается свет. Местные ребятишки не ходили туда - боялись несуществующих привидений, а взрослым там делать и подавно было нечего. Да и недобрая молва про тот дом шла: помещик какой-то странный был… Не хотели жители его даже недобрым словом поминать, не то, чтоб в дом его входить.

«Уж не шайка ли какая в районе объявилась, - подумал участковый, - ну, я им покажу теперь». Ему представилось, как он в одиночку задерживает целую банду, за что ему в районе (а то – в области!) выдают именные наручные часы. Хмельная голова участкового как-то не подумала, что неразумно было бы одному идти на задержание, скорее всего, вооруженной, банды. И он, расстегнув кобуру, стал отчаянно продираться сквозь давно заросший чем-то непонятным сад.

Прильнув к щели сырых прогнивших досок, участковый очень удивился: свет. Казалось, исходил равномерно отовсюду, хотя ничего светящегося в комнате не было и в помине. Посередине небольшой, загрязненной до невозможности, комнаты стоял огромный стол, не весть откуда взявшийся (участковый отлично помнил, что всю мебель, бывшую в усадьбе, давным-давно разворовали), а за столом на таких же массивных стульях сидели люди. Людей этих участковый не знал и видел, соответственно, впервые: старик, совсем не дряхлый, но чрезвычайно тощий и три девушки лет шестнадцати. Все были одеты в какие-то белые накидки со множеством складок. Участковый еще удивился: грязно вокруг, а они – в белом.

Чтобы получше слышать о том, что говорилось в комнате, милиционер тихонько отодрал край трухлявой доски, которой было забито окно, и прильнул к образовавшемуся отверстию.

Говорил старик, и голос его был высокий, мягкий, почти даже женский.

- …и многие реки крови прольются от власти этой, от Великого моря и до земель Сибирских. Прокатится волна скорбей и страданий людских. Но не сможет власть, поставленная на крови, простоять долго. Зверь лопнет от пресытившей его крови и в конце столетия…

- Вон оно что, - прошептал ошеломленный участковый, и весь хмель из головы моментально выдуло, - тут не воровством, тут контрой пахнет. А ведь и меня за такое по голове не погладят. Разогнать их к… Тогда, пожалуй, и часами не обойдется.

xxx

- Так у тебя там, говоришь, антисоветская пропаганда ведется? – грузно поднявшись со стула, прогремел начальник райотдела.

- Так точно, товарищ Любарский, ведется! Странные люди там, в белом, босые, навроде тех, что из скита, но… (тут участковый понизил голос) но… они светятся все…

При последних словах начальник райотдела приподнял волосяную часть головы и выпучил глаза.

- Чо-о-о?! Ты мне чего тут мозги е...шь?! Ты мне еще про крылья бы рассказал за спиной!

- Слово даю, товарищ Любарский! Своими глазами все видел и слышал. Честное слово!

- Ты пил вчера? – в упор спросил начальник.

- Пил, - честно признался участковый.

- Тогда иди и пей дальше! Какого ты мне тут?.. И без тебя дел невпроворот. В Заборье опять труп, второй за месяц, а ты мне – люди светятся.

- Михал Андреич! Да не вру я! – взмолился участковый. – Вы только подумайте: вдруг там и вправду контра прячется – тогда что? Я ж ведь, яж ведь, когда увидел их и понял, чем дело пахнет, тут же и протрезвел…

- Ладно, - после паузы медленно произнес Любарский, - посмотрим, что у тебя. Автоматчиков из города выписывать надо, а по неясному делу мне их никто не даст, так что придется обходиться своими силами… Только учти! (Он погрозил мясистым кулаком.) Если что по дурости твоей пьяной!.. И про свечение не говори никому, конечно.

ххх

Еще до вечерних сумерек чекисты пробрались в дом и оставили засаду в лице самого участкового. Его решили спрятать в большущей печке, которая выдавалась чуть не на половину комнаты и подходила для этого, за неимением лучшего прикрытия, как нельзя кстати. Два остальных чекиста засели в ближайших кустах; условились, что в нужный момент участковый подаст сигнал в виде выстрела. С поличным заговорщиков и возьмут.

Стали ждать.

…Когда первые звезды появились на темно-синем, почти черном, небе, сидевшие в кустах увидели, как в одном из заколоченных окон сквозь ненадежные доски стал пробиваться голубоватый свет. Но участковый не подавал никаких сигналов к захвату, и чекисты продолжали ждать. Когда же оба продрогли в майской довольно нетеплой ночи, решили все-таки выйти из своего укрытия и осмотреться на месте. Они подкрались к окну и заглянули внутрь.

-…и в конце столетия, - вещал седовласый старец, - свершится война. Свергнут они сами себя же и тогда…

Старик говорил, а по впалым желтым щекам его крупно скатывались из белых расширенных глаз – слезы. Чекисты, будто завороженные, слушали говорящего, но – странное дело – никому из них и в голову не пришло, что как раз сейчас и нужно выломать доски, выстрелить в воздух для острастки, ворваться в дом и арестовать всех. Они продолжали слушать.

Старец закончил свою речь только на рассвете, когда в деревне пропели четвертые петухи, и небо стало осветляться еще не видимым за горизонтом солнцем. Закончил ее он совершенно неожиданными словами: «А тот, кто сейчас сидит в печи, никогда не выйдет оттуда».

Свет вдруг погас, и, когда глаза чекистов привыкли ко внезапно обступившей их темноте, в комнате не было уже никого и ничего. Даже стола и стульев.

Опомнившись, оба мигом выломали доски из окна и с криком «стоять!», хотя стоять, в общем, было уже некому, бросились внутрь. Там было сыро и грязно, на пыльном полу никаких следов исчезнувшей мебели не было и в помине.

- Ты там?! – сами не понимая причину своего внезапного страха, закричали чекисты.

- Помогите! – заорал из печи участковый. – Не могу выбраться! Прилип!!!

И было слышно, как тяжело он забился в печи.

ххх

Испуганные чекисты после нескольких неудачных попыток вызволить участкового позвали на подмогу деревенских мужиков. Все время, пока ломали добротную каменную кладку печи, из нее были слышны страшные гортанные вопли, будто кого-то били топором или ломом. Когда же пробили довольно большую дыру, от внутренней стены печи отвалился черный массивный предмет и глухо упал под ноги ломавшим.

…Мужики молча отошли от окровавленного участкового, перекрестились.

На участковом не было живого места. Его кожанка была изрублена в клочки, и была вся пропитана кровью, лицо нельзя было и назвать лицом – кровоточащая смесь из глубоких рубцов, левая рука совсем оторвалась и держалась на одном только сухожилии. Из широкого разруба в груди выпирали окровавленные куски ребер. Из живота толстыми красными червями вились дымящиеся кишки.

Эпилог

Ровно месяц спустя, 18 июля, бывшая барская усадьба внезапно вспыхнула. Пламя охватило все строение сразу, так что никто даже и не попытался его погасить. Сухим хворостом занялся сад. Ровно полчаса продолжался пожар, а потом вдруг и прекратился.

А потом на этом месте вырастали страшные грибы: черные, волосатые, с тоненькой ножкой. И бродили по пепелищу молчаливые громадные крысы.

(24.11.96; повторная редакция – 12.05.04.)

(Психологический триллер.)

Ромке было плохо. Очень плохо. Часы на стене пробили семь часов. Вечера. Уже целых двое суток Ромка не вставал с кровати, не пил и не ел ничего. Закурив одну сигарету, тут же тушил ее, а через минуту зажигал другую. Но скоро сигареты закончились, а вставать не было ни сил, ни желания. «Выпить бы, - подумалось Ромке, - да так, чтоб чертям стало тошно».

Еле-еле поднявшись с помятой постели, Ромка накинул мятый плащ и, как был, в тапочках, несмотря на грязь и дождь, поплелся в гастроном. Купил две бутылки «Русской», тут же, у магазина, ударом кулака выбив пробку, залпом осушил полбутылки, заткнул горлышко пальцем и потащился на свой четвертый этаж.

Достал из холодильника две позавчерашние котлеты, поставил бутылки на стол, а сам плюхнулся на табуретку. Налил полный стакан и залпом осушил его, не закусывая. Посмотрел на оставшуюся бутылку с тоской и ножом откупорил ее.

Забулькало в стакане, а потом в Ромкином горле. Кое-как затолкнув спиртное в себя, он попытался подняться, но, опрокинув бутылки и табуретку, упал – прямо на пол. Захотелось забыться во сне, чтобы ушла давящая пустота, отступила жестокая память. Но сон не наступал, вокруг все будто было на карусели, все плыло, дыхание стало тяжелым и прерывистым.

Вдруг Ромке показалось, что вся его жизнь была пустой и бесполезной. Все двадцать три года прошли тупо и бесполезно, нелепо как-то минули, а впереди – еще не известно, сколько лет пустоты существования…

Ромка грузно поднялся с пола и, выдернув из электроплитки толстый шнур, завязал петлю, другой конец, встав на табуретку, привязал к плафону электрической лампы.

Хотел было сунуть шею в петлю, но не удержался и с грохотом упал с табуретки, разбив нос и губы. Но боли не было, лицо будто онемело. Сплевывая кровь с соплями, Ромка поднялся и снова упал – от удивления.

Перед ним стоял высокий худой старец в полусгнившей серой хламиде. В руках он держал пучок тлеющей соломы.

Старец ухмыльнулся и, развернувшись, ушел, ватно хлопнув дверью.

xxx

Через неделю Ромкины соседи по лестничной клетке, обеспокоенные долгим отсутствием молодого человека, вызвали милицию; выломали дверь.

…На кухне обнаружили труп, висевший на шнуре, свитом из четырех толстенных капроновых лесок. Вокруг были разбросаны пучки истлевшей соломы.

(25.11.96.)

Психологический триллер

Наталья Николаевна сидела в своей трехкомнатной квартире, теперь такой огромной для нее одной. За окном чернело небо, на котором одиноким желтым кругом висело мутное пятно – луна. Звезд совсем не было – облака заслонили их своими тяжелыми телами.

Вот уже три месяца как ее единственного сына Антона не было рядом. Он сидел в колонии строгого режима – за изнасилование. Статья 117. И привел же черт эту рыжую стерву Лариску! Все заигрывала с ним, а как дело дошло, так и заявление «накатала»…

Знакомый прокурор, правда, повернул дело так, что Антон пошел не по 117-ой, но «знающие люди» говорили, что это дела не меняло: на зоне все равно рано или поздно узнают все и тогда – «плохо Антошке твому придется»…

Но Наталья Николаевна не хотела верить в худшее, она все надеялась, что за примерное поведение сына освободят досрочно, годика два и «скинут». «Годика два!» Это, конечно, хорошо, но и тогда остается долгих 5 лет. Пять! Лет!!! И за эти-то три месяца она постарела на добрый десяток. Волосы седые проступили быстро…

А дни-то как тянутся! Да что дни, ночи – те длиннее. Впрочем, для Натальи Николаевны что дни, что ночи – все одно стало. Пусто, тоскливо. Впору только запить или в петлю лезть… Но она не делала ни того, ни другого, она – ждала. В голове никак не укладывалось, что ждать и вправду придется целых семь лет. Хотела квартиру продать, чтобы на север, к сыну поближе, но куда она уедет?.. Там же – за много-много километров – не то, что города, а и деревеньки не повстречать.

Чтобы хоть чем-то занять вечера, Наталья Николаевна принялась вязать толстый свитер, а потом – и остальные теплые вещи для сына. Уже и огромный свитер был готов, и пять пар носок, и длинный шарф. Теперь – рукавицы. Одну рукавицу она связала, у другой – только резинку начала делать.

Вот и сейчас она упорно считала петли, автоматически перенанизывала их с одной спицы на другую, а сама – думала. О чем? Да все о том же – о сыночке.

xxx

Она проснулась от резкого громкого стука в дверь. Вздрогнула. Воры! Посмотрела на часы – 3.15 ночи. Стук повторился. Почему не воспользуются звонком?

Она встала, набросила истертый халат и босиком (про тапочки даже забыла) пошла к двери. Заглянула в глазок…

-Сынок!!!..

Дрожащими пальцами отперла дверь. Да, он. Небритый, худой до костей.

- Ты что, Антоша, - голос дрожал, - никак сбежал?!..

Она не на шутку перепугалась.

- Да проходи же быстрее. Проходи. Я тебя спрячу.

Но сын не двигался. Каким-то тупым взглядом он уставился на мать и молчал. Только теперь Наталья Николаевна заметила, что от сына так и несет неестественным холодом, будто он только явился с сорокаградусного сибирского мороза. Но наконец он разжал губы и ровным глухим, будто чужим, голосом, проговорил:

- Сегодня, двадцать четвертого ноября 1968 года, в три часа двенадцать минут.

И ушел.

Мать стояла, не в силах двинуть даже пальцем. Что-то произошло с ней, она не смогла, как хотела, броситься вслед за ушедшим Антошей. Что же это?..

Вдруг силы вернулись, она моментально бросилась из подъезда… Никого. Совсем никого, даже собак дворовых не видно.

Эпилог

Через неделю Матюхиной Наталье Николаевной пришло письмо из колонии, в которой отбывал наказание ее сын. В недлинном извещении говорилось о том, что Матюхин Антон Владимирович покончил с собой в ночь с 23 на 24 ноября 1968 года.

…Позже выяснилось, что сокамерники все же узнали, за что сидит Антон, и устроили свой суд: всю ночь избивали и мучали его, а потом заставили удавиться.

(30.11.96.)

Просто рассказ

Второй час, изнывая от жары и оводьев, колхозник Панкрат безнадежно отставал от ушедшей далеко вперед бригады. Свекольному полю конца-края не было, да тут еще голова раскалывалась от вчерашней гулянки. Хотелось сесть где-нибудь у воды, под деревьями, забыть про всю эту свеклу, сорняки… Но пальцы уже не могли разжаться и выпустить эту треклятую тяпку. Они будто приросли к ней. И Панкрат шел и шел дальше и дальше, сшибая головы упрямым сорнякам, а иногда и безвинной свекле.

Участок Панкрата находился у самой колеи, проделанной здесь некогда гусеничными тракторами; теперь же по ней ездило все: телеги, автомобили, рейсовый автобус и сами тракторы, причем, отнюдь не только гусеничные.

Сейчас же по колее, ноя и дребезжа, трясся председательский «козел», вздымая в душный воздух тучи песка. Панкрат, совсем было разомлевший от жары, вновь принялся неистово работать, всем своим потным видом показывая рвение к постылой ему работе.

Серый «козел» остановился прямо напротив Панкрата. Тот услышал, что хлопнула дверца, и, боковым зрением увидев, что председатель движется к нему, заорудовал своей тяпкой стремительно; за каких-то пятнадцать секунд он продвинулся на целых пятнадцать метров.

- Добрый день, Панкратий Сергеевич, - услышал колхозник.

- Здравствуйте, - Панкрат прервал работу и отер жирный грязный пот со лба и шеи.

- Что-то Вы отстали так? Не заболели ли?

- Да нет, пока нет. Участок вот добре сорен попался, сорней всех.

- Да? – председатель, кажется, поверил.

- Ага.

- А что же это Вы траву пропускаете? – вдруг встрепенулся он.

- Да где ж?.. – начал было Панкрат, но оглянулся и осекся: сорняк, действительно, местами торчал целыми пучками, а последние несколько метров… (И откуда он только взялся?)

- Да, Вы правы, виноват, - опустил голову Панкрат, - сейчас исправлю.

- Ну, что ж, работайте, - председатель отошел к машине, но не сел в нее и не уехал, а встал рядом и, облокотившись о капот, закурил.

Панкрат прошел еще с сотню метров, стараясь не пропустить ни одного сорняка, но, когда снова оглянулся, увидел: ненавистный сорняк стоял – будто новый. Как же так?! Не может быть! Панкрат виновато улыбнулся стоящему поодаль председателю и еще раз нещадно казнил всякий полевой мусор. На этот раз – весь.

Председатель постоял-постоял, глядя, как Панкрат из последних сил тщится пройти еще сотню метров безупречно, и, наконец, опять подошел.

- Дайте-ка я, Панкратий Сергеевич, - в руках у председателя возникла не весть, откуда взявшаяся тяпка. Он быстро пошел вперед, живо помахивая этим орудием труда.

Панкрат уныло поплелся по соседней меже, тоскливо глядя на удаляющуюся фигуру председателя. Тот шел свою грядку безупречно: один к одному, вплоть до самой пустяшной мелочной травинки, сорняк лежал на земле, срубленный на самом корню. Среди поверженного сора горделиво возвышались зеленые кустики свеклы.

…Когда председатель вернулся, то нашел Панкрата совсем не далеко от того места, где покинул его. За Панкратом, причем, упрямо торчали осока. Василек и много всяческой прочей нечисти.

- Как же так, - оправдывался колхозник, - я ж ее, помню, сбивал…

Действительно, большая часть сорняков беспомощно вяла на солнце, но все равно – местами (и довольно часто) сор – как стоял, так и остался стоять, смеясь своими многочисленными листочками над Панкратом и председателем.

- Нельзя же так, поле-то – государственное, - председатель быстро расправился над смеющимся врагом, - посмотрите, как это делаю я.

Он снова скрылся за холмом.

xxx

Так повторилось раза два или, может быть, четыре. Председателю уже надоело упрямство Панкрата, он орал на того:

- Ты что: не можешь как следовать пройтись?! Я могу, а он – нет! Ты глядь, какая у меня трава, и какая у тебя! У меня ее нет, а у тебя – вся она тута!

Действительно, грядка начальника была, можно сказать, стерильной в отношении сорняков. А над Панкратом упорно смеялись васильки и осока, трясясь всеми своими хрупкими телами.

- Ну, вот что: мне здесь с тобой недосуг нянчиться, - сказал еще после одного своего возвращения председатель, - если сейчас все будет так же, бери расчет – и к чертовой матери!

Он ушел со своей тяпкой за холм, а Панкрат упрямо долбил в землю, но – безрезультатно.

…Вдруг что-то привлекло внимание Панкрата. Это была – травинка. Самая настоящая травинка! Пусть и еле заметная, но настоящая! Она хило развевалась на председательской меже, слабо трепеща своими рахитными члениками.

Панкрат не поверил своим глазам… Не может быть!!! Председатель оставил на своем участке травинку! На своем! Участке! Травинку! Сам! Председатель! Оставил!!!

Над полем пронесся торжествующий рев.

(23.07.97.)

Психологический триллер

Как-то, путешествуя по стране, я забрел в небольшой городок, не отмеченный ни на одной большой карте Англии. Мой конь повредил ногу, наступив на брошенный кем-то гвоздь, который, по несчастливой случайности, воткнулся в мягкий мох как раз острием вверх. О продолжении путешествия, конечно, на какое-то время – не могло быть и речи, и я, естественно, стал искать место для временного приюта. К счастью, меня приняла к себе семья садовника. Средств у меня было достаточно, и эта чета приняла меня, если не сказать, что с радостью, то с надеждой немного поправить свое финансовое положение, так как мой Пегас (так именно и звали коня), судя по всему, «на ходу» должен был оказаться не скоро.

Первая неделя прошла для меня в осмотре местных достопримечательностей. А их было совсем немного, если не сказать, что очень мало: ветхая церковь из серого кирпича, типография местной газеты, пара магазинчиков, ресторанчик, в который еженощно собирались отнюдь не забулдыги со всего города, но – вполне состоятельные люди, полицейский участок (его я предпочел рассмотреть на почтительном расстоянии) и замок. Об этом замке я расскажу подробнее, насколько сумею, конечно.

Это средневековое строение, казалось, сошло с иллюстраций исторических учебников или справочников. Не такой уж и большой, но и не сказать, чтоб уж вовсе маленький, он резко выделялся на фоне низеньких одно-двухэтажных городских построек отчасти потому, что находился на возвышенности, отчасти из-за своего старинного вида, да и просто так, как необычное для нашего века строение. Никаких рвов с водой и подъемного моста, конечно, не наблюдалось, но и без них от него (замка) так и разило тухлятиной средневековья. После некоторых расспросов, мне удалось выяснить, что там живет некий князь (?!) Стэнли со своей семьей – человек очень богатый и тучный, к тому же, еще и бездетный. Но, тем не менее, семья его насчитывала семь человек, включая в себя, помимо самого князя, его двоюродных сестер и братьев, жену и младшую сестру жены.

Само собой, я решил поближе узнать этого человека, и, представьте себе, мне это удалось. Целых шесть часов я имел удовольствие (весьма сомнительное, кстати) беседовать с ним и даже разделить его «скромную» трапезу. Покинул я замок счастливейшим человеком на свете, так как был несказанно рад вырваться из общества Джэса Стэнли, в котором меня не столько удивила, сколько, если можно так выразиться, - раздражила – его прямо-таки фанатическая любовь к кошкам. Их у князя было ни много ни мало, а целых – сорок восемь. Помимо само собой разумеющегося имени (то есть, клички), каждая тварь имела свой и только свой бант на шее, свою личную миску (из серебра, разумеется), а также – свой индивидуальный домик. Да-да, это были самые настоящие домики: со стенами из миниатюрного кирпича и крышами из крохотных черепиц, с окошками… Что было внутри, я не особенно стремился разузнать, хотя и не сомневался, что горничная ежедневно чистит эти миниатюрные жилища.

В общем, городок мне показался довольно уютным и дружелюбным. Я быстро обрел здесь знакомых и даже некоторых товарищей – из тех, кто собирался на втором этаже ресторанчика пропустить стаканчика два хорошего шотландского виски.

xxx

Как-то вечером, сидя у открытого окна, я от нечего делать, решил прочитать местную газету. Вообще-то, я не любитель подобных провинциальных чтив – мне подавай «Таймс» или что-то в этом роде, чтобы можно было узнать последние светские сплетни, курс акций, пробежать международную полосу… Но на сей раз, конечно, ничего подобного не было, а потому я решил довольствоваться тем, что имелось. Прочитав газету вдоль и поперек, на последнем листе ее я наткнулся на странный текст, обведенный в черную рамку, так что, судя по всему, это должен быть некролог. Текст же гласил, что вчера, 4 августа сего года в семь часов и тридцать пять минут после полудня скоропостижно скончалась кошка Елизавета, владельцем коей является князь Стэнли.

- Чушь какая-то! – я в раздражении отшвырнул газету.

- Что? О чем это Вы? – осведомился садовник, только что подошедший к окну.

- Да вот, - указал я на некролог, - кошка у князя издохла, и он поспешил сообщить об этом всему городу. И чего только там газетчики делают!

- А что газетчики, - садовник пробежался глазами по некрологу, - им все равно, о чем писать. Заплати – и объявляй хоть, что у соседа вместо головы – задница!

И он грубо расхохотался, видимо, думая, будто весьма удачно сострил.

Я только вздохнул и взялся за новую сигару.

xxx

Поздно ночью возвращаясь домой, я рассеянно думал о возможности встретить на других планетах существа, подобные нам. Пересекая пустынную улочку, я засмотрелся на висевший надо мной черный купол неба и иголками звезд на нем и не заметил, как наступил на что-то. Резкий тонкий писк вернул меня вниз. Я взглянул под ноги и увидел, что одна нога моя по щиколотку увязла в чем-то мягком и сыром. Поспешно отдернув ногу, я имел неудовольствие созерцать весьма неприятную картину, главным героем коей был грязный черный котенок с разорванным белым ухом. Левым. Брезгливо поморщившись, я перешагнул бедное животное, причиной смерти которого я невольно стал, и продолжил свой путь.

Этот неприятный инцидент почему-то напомнил мне кошачий некролог, который я прочитал сегодня в газете. С мыслию о нем, я добрался до дома и, тихо пройдя в отведенную мне комнату, разделся и лег.

xxx

Проснулся я среди глубокой ночи. Все вокруг было тихо, но отчего я вдруг проснулся, я объяснить не мог решительно никак. Обычно ночью меня разбудить может разве только рев гризли или удар из пушки, но на сей раз все было абсолютно безмолвно, сонно.

Пролежав с полчаса с открытыми глазами, я решил заснуть во что бы то ни стало. Я принялся считать лошадей – единственный (после Марии, разумеется) объект моей страсти; лошади становились в стройные шеренги, и скоро их стал целый табун, потом два табуна, три… Но я - не мог заснуть! Это стало раздражать. Я сел на кровати и прикурил сигару. Так как ставни моего окна были наглухо закрыты, то ничего, кроме огонька своей сигары, я не видел; иногда в этом коротком всполохе еще и появлялась часть моего тела на постели. А что было и разглядывать?..

…Лошади скоро заполнили все поле моего зрения с закрытыми глазами, их белые спины (обожаю белых лошадей) теснились до самого горизонта. Внезапно я подумал, что князь, должно быть, во время бессонницы пересчитывает кошек…

Я вспомнил раздавленного мною котенка, и меня передернуло.

Черного, с разорванным белым ухом. Левым. Этот котенок так отчетливо представился мне, что показалось: вот-вот услышу его тонкое и противное мяуканье…

«Мяу!» Услышал я и вздрогнул.

Показалось?.. (Мяу.) Нет, не показалось. (Мяу! Мяу!) Что за чертовщина?! Я встал и запалил свечу. (Мяу!)

Почувствовал, как внутри все оборвалось. Вдруг представилось, что это мертвая кошка князя – Лиза - пришла навестить меня. (Мяу!) Отблеск свечи упал на стол и осветил газетный лист. Тот самый! Я похолодел. (Мяу! Мяу!) Руки дрожали. Я зарядил револьвер и со свечой в руке стал обходить комнату. «Мяу! Мяу!» - слышалось то из одного, то из другого угла. Животное, казалось, бегало от меня, но я не видел его, не слышал даже шороха. (Мяу!) Препротивный звук! Я еще раз обошел комнату и убедился, что она пуста. (Мяу! Мяу!) Показалось, что теперь звук раздается из другой комнаты. Я прислушался. (Мяу!) Точно: за дверью должна сидеть кошка. Или кот. (Мяу!) Я двинулся к двери, но остановился и положил револьвер на стол (а то хозяева не так поймут) и со свечой вышел из спальни. (Мяу! Мяу!) Я искал эту треклятую кошку в темноте, но даже пары блестящих глаз не было видно, а ведь свеча достаточно освещала комнату, чтобы ее свет отразился в глазах животного. (Мяу!) Что-то тут не так. (Мяу!) Кошка Лиза? Чушь. (Мя-я-яу!) Я даже не помню ее. (Мяу!) А что если это тот самый котенок? (Мяу!) Слушай, ты совсем свихнулся? Привидение кошки… Чепуха какая. Человеческий призрак – куда ни шло, но кошачий… Слушай, она теперь под окнами бродит. Не может быть, дверь ведь закрыта. (Мяу!) Заперта даже. На ключ! (Мяу! Мяу!)

Я почувствовал холодную испарину на лбу. Вспомнились детские рассказы о злопамятности кошек. Особенно сиамских. А я дважды за день оскорбил кошачье достоинство и в добавок – убил котенка. (М-я-я-я-у-у!) Так и есть! Она под окнами.

Сам не зная, для чего, я вышел в непроглядную тьму. Свеча сразу погасла, а спичек я с собой не прихватил. (Мяу! Мяу! Мяу!)

Внезапно я поймал себя на том, что читаю какую-то молитву. Мяуканье прекратилось – это я тоже заметил. Неужели все-таки привидение? Прочитав молитву три раза по три, я замер. Прислушался… Стало холодно, тем более, что до того я вспотел. От страха. Мне было стыдно признаться себе в том, но это было так. С четверть часа я стоял и прислушивался. Продрог до костей и решил идти к дому. Но на всякий случай все же обошел вокруг кустов роскошных роз, надеясь, что, может быть, там и скрывается эта несчастная кошка. Как я хочу убить ее! Но - никого.

Медленно, оглядываясь на каждом шагу, а потом – и вовсе спиной вперед, я приближался к двери. Мне казалось, что за спиной стоит кто-то, пристально смотрит на меня. В затылок смотрит. Вот и дверь. Скорее! Было холодно, но озноба я не чувствовал. Мне было страшно. Очень! Какой-то низкий животный ужас охватил всего меня. Я дернул ручку двери на себя и быстро проскочил в спасительную щель.

«Ма-а-а-у!» - услышал я, и ужас обуял мною окончательно. Не помня себя, добежал до кровати, зажег свет и направил дуло пистолета в дверь. (М-я-я-я-у-у-у! М-я-я-я-у-у-у!) Это уже было не просто безобидное кошачье «мяу», но какое-то завывание мертвеца. Теперь я уж не сомневался, что это – привидение. Лиза или тот котенок на ночной дороге – не имело значения. Я сидел на своей кровати – босой, в ночной рубашке, с пистолетом и безумными глазами. Так прошел, наверное, час. Сердце билось так сильно и часто, что казалось, будто вот-вот вылетит из грудной клетки через горло. Страх не отпускал меня. Я решил, что не буду спать до утра. Вдруг взгляд опять упал на ту газету. Мне представилось, что это та самая Лиза и пришла посмотреть на известие о своей смерти. Не каждый же день кошке воздается такая честь…

До взбудораженного мозга вскоре дошло, что мяуканье прекратилось, причем, довольно давно. Я взглянул на часы. Половина пятого. Утро!!! наконец-то я смогу выспаться!

Погасив свет и уложив оружие на свое место, я сладко зевнул и растянулся на постели.

…Приснился мне тот самый котенок. Черный, с белым рваным ухом. Левым. Котенок тупо и наивно таращился на меня и пускал розовые пузыри изо рта, а затем принялся громко мяукать. До меня смутно дошло, что все это – сон, а вот мяуканье – нет. Когда-то я читал, что сновидения могут быть вызваны внешними воздействиями на спящего…

В ужасе вскочил с кровати и тут же упал. Весь пол был покрыт раздавленными котятами. Они волочили за собой дымящиеся окровавленные кишки, а из спин у них торчали куски мяса.

«М-м-м-и-и-а-а-а-а-о-о-у-у-у! – орали они так истошно, что я оглох от их крика, - М-м-м-и-и-а-а-а-о-о-о-у-у-у-у-у!!!»

Я заорал изо всех сил и открыл глаза. Солнце, яркое, дневное, настоящее (!) пробивалось сквозь щели в ставнях. За окном щебетали пичужки, с кухни доносился звон разбираемой посуды…

xxx

Выходя из конюшни, где временно обитал выздоравливающий Пегас, я увидел ночного возмутителя моего спокойствия. Это был вполне реальный котенок, маленький и пушистый. Я подошел к нему и дружелюбно потрепал его по шубке. Он недовольно посмотрел на того, кто посмел прервать его сон, то есть на меня, но потом удовлетворенно зажмурился и заурчал.

- Бак, чей это котенок? – спросил я у появившегося садовника.

- А черт его знает! – крикнул Бак и замахнулся на того. – Брысь, цветы поломаешь!

Котенок стремглав бросился прочь. Только мелькнуло его белое рваное ухо. Левое.

(22.01.97.)

На Пути нет хоженых троп. Тот, кто им идет, одинок и в опасности
Чаньское изречение
Сказки, сказочки, сказульки