Жара

Все ночи и сомнения, что ранили меня,
Небесные создания укроют под водой.
                (И. Кормильцев)

По оплетке руля сползало насекомое. Непонятного бурого цвета. Проковыляло, будто по буграм, между витками оплетки. Не удержалось и скатилось вниз, куда-то в педали. Было лень проследить его дальнейшие продвижения. Невыносимо жарко и душно. Казалось, налитые горячей кровью глаза - и те с трудом ворочались в высохших орбитах. Я в сто пятьдесят второй раз за лето подумал, что напрасно не заправил в машине кондиционер - все времени не находилось. Вентилятор лишь перегонял сухой теплый воздух из оплавленной улицы в набухший жарой салон. Второй месяц стояла неподвижная, нестерпимая жара. Никогда бы не подумал, что буду желать дождя. Пыльно и душно - даже здесь, в деревне. Что сейчас творится в городе - лучше не представлять. Распаренные потные люди шлепают по стекающему у них по ногам асфальту. Все с бутылками, бутылищами и бутылочками - во избежание обезвоживания и восстановления соляного баланса для. Их тела покрыты теплой липкой испариной, от которой спасает только ледяной душ - и то не надолго. Сырые пятна на спинах мужчин и между бритых подмышек у женщин. Блестят на солнце потные лысины с прилипшими ошметками волос. И везде - пиво, пиво, пиво. О Боже, как я ненавижу пиво! Пойло для зомбированных рекламой шалав и уверенных в своем тугом мачизме гопников. Лучше чистой воды против жажды человечество еще ничего не придумало. Эх, хлебнуть бы сейчас холодненькой прозрачной, пролить по всем высохшим жилам. Мозг высох, извилины сжались. Расправить их холодной водицей, а лучше погрузить весь организм в воду, залить каждую забитую потом и пылью пору кожи. Вода - это жизнь, а от их пива мозг жиреет.

Последний вагон, наконец, простучал мимо и шлагбаум подняли. Ключ от себя - и мотор ожил, неровно крякнув несколько раз, сжигая бензиновые испарения (жара...). Машина тронулась - медленно двинулся и я. Переезд миновал на одном сцеплении, матюгнувшись на разбитую колею сразу за полотном. Только на кольцевой перешел на четвертую и мерно поплелся в крайнем правом. Спешить больше было, собственно, некуда. Отпуск, а к Лидке больше не ездить.

Жара. Над капотом струился горячий воздух, а впереди блестел миражами асфальт. Интересно, каково сейчас камешку на Луне. Просто какому-то одинокому камешку, который лежит себе в абсолютной пустоте под бесконечной чернотой, объятый рентгенами радиации, раскаленный солнечной плазмой... И никто никогда из людей не только не увидит его, но даже не узнает о его существовании. Миллионы лет лежал он на своем месте, недвижим и безмолвен, внутри непробиваемого безмолвия. И даже если рядом обрушилась скала - безмолвие остается безмолвием. Нерушимым и вечным. На том месте, где еду я, плескался океан, пучеглазые кистеперые рыбины несли тела свои в упругой воде - а камешек лежал. Должно быть, тогда он был огромным валуном, а еще раньше, может быть, - целой скалой. На Земле бурлили ядовитые газы зарождающейся атмосферы, гремели молнии и шли кислотные дожди - а серый бок камешка, являясь мизерной частью километровой скалы, - был объят убийственной пустотой космоса. День за днем и миллионы дней и миллионы ночей с перепадом температур (а сутки на Луне длятся почти месяц). Скала треснула и бесшумно рухнула. Затем рассыпались валуны, из которых она состояла прежде.

Валуны раскрошились на камни, рассыпались в грунт. Мелкий и сыпучий. И этот камешек оказался прочнее скалы. Из океана на Земле выходили первые рыбы, отчаянно погибая целыми поколениями на суше, снова выходили и снова погибали и опять выходили, отращивая эволюционно сухопутные лапы, - а камешек - лежал. Многотонный ящер наступил на цветок и вырвал кусок мяса у жертвы - а камешек лежал. Австралопитек бросил палку в висевший над ним плод и урча сожрал - а камешек лежал. Менялись династии и империи, океаны крови проливались, и человечество давно забыло о тех, кто страдал и радовался сотни и тысячи лет назад; и развалилась империя, за которую Цезарь взмахнул бронированной рукой туманным утром, а затем сотни тысяч утр миновало с того, туманного - а он ведь лежал. И вокруг него была все та же пустота и та же тишина. Я еду - а он все там же, где и был в тот миг, когда Адольф Гитлер положил тощий палец на курок, а заключенный ГУЛАГа в этот миг вонзил цинготные зубы в кусок ржавой селедки. Рухнул и кончился мир для Адольфа. Через восемь лет он продолжился для того зека, а еще через много лет закончится для меня. А камешек лежит. Все так же. Все так же. И на моих разложившихся в гумус костях возведут атомный космодром для рывков в червячное гиперпространство - а он ведь все будет лежать. И не сдвинется ни на миллиметр. И рухнет последнее возведенное человеческим разумом строение, и испарит разбухающее остывающее Солнце последнюю каплю воды из глубинных недр Земли. И лишь когда Солнце подступит к самым границам земной орбиты, притянет к себе ту планету, по поверхности которой ползу я сейчас со скоростью 60 километров в час, - только тогда камешек тронется, растечется в лужицу и испарится. Но никто так никогда и не увидит его и не узнает о его существовании. И его бытие так же нелепо, как и мое.

Внезапно показалось, что от жары вот-вот лопнут глаза. Со всех сторон нахлынула жаркая мутная пелена, и я понял, что абсолютно не вижу ничего впереди. Будто во сне, преодолевая рукой кисель этой пелены, дотянулся до кнопки "аварийки" - и мой неудержимо удлиняющийся палец ушел из глаз километров за пять вперед. Руль вправо - и остановился на обочине.

Некоторое время сидел, оглушенный жарой и ощущая неопределенную слабость в сердце. Так бывало всякий раз с похмелья. Сердце бьется, но не насыщает организм необходимыми литрами крови, будто забарахливший насос. Дышишь - а воздуха не хватает. И тошнотворная слабость на кончиках конечностей. Но теперь такое наступило без причины - я вообще не помню, когда в последний раз пил. Кажется, это было еще осенью.

Я посмотрел на свои руки, лежащие вдоль руля - будто кто-то со стороны на них взглянул. Да, это мои руки, но вижу их не я. Точнее, только мои глаза. Мои глаза видят, но не я. К мозгу подходят импульсы, зарождаясь в сетчатке - или где они там зарождаются. Это мой мозг видит. Но не я. Забавно. Я нахожусь внутри оболочки, называемой телом, и это тело зовется моим. Тело хочет спать, есть, пить, оно страдает, когда ему больно, радуется, когда получает свое. Но ко мне это не имеет никакого отношения. Я вынужден пробыть внутри этого тела какое-то время, находя способы удовлетворять его потребности. Есть хочу не я, а мое тело; жарко и липко не мне, а телу; и пить хочу не я, а оно. Я лишь спокойно и невозмутимо наблюдаю за ним, и в моей власти сотворить со своей оболочкой все - что угодно. И если я уколю палец - страдать буду не я, а оно. Оно хочет женщину, оно желает принять пищу, испытать ту или иную благость существования; а я могу дать ему это или отказать. В любом случае, будет хорошо или плохо не мне, а ему.

Я вижу мир из глаз - из приборов - и шевелю конечностями - будто рычагами. Но сам я не могу сделать ни шагу. Я лишь сгусток информации, накопленной годами познания мира, посредством этого самого тела. Должно быть, когда информации накопится достаточно, прекратится и сама необходимость пребывания здесь и смены тел. Тело за телом, тело за телом - вот так и копить познания, складывать их стопками миллиардов петабайт, а потом уж и слиться с чем-то огромным и непостижимым. Информацией. Пафосно. Бред стукнутого солнцем гентушника.

А потом что? Пересобрать мир и Вселенную?

Должно быть, Матрица была создана на основе Gentoo.

А как же муки духовные и жажды духовные? А никак. Тот, кто я, - не душа. А любовь - сплошная химия.

Таким образом, Базаров был линуксоидом. А Тургенев думером.

Я даже улыбнулся. Но додумывать дальше быо лень. К тому же, я снова смотрел на руки - все как обычно. Я - это был я, за рулем. А на душе по-прежнему свербило из-за Лиды. Легионы их, таких; вылетят замуж в 18 - как только станет возможным - только бы не остаться одной. Народят дитенышей - а года через три заканчивается вся химия - и развод. Потом сидят с ним, с дитенышем (будущим Человеком) на руках и не знают, куда себя приткнуть. С развитием асек и прочих скайпов заполонили оные чуть более, чем наполовину, а все оттого, что поторопились, недотерпели, боялись не успеть, замуж, замуж, замуж. Но желания сбываются. Кто-то желает лежать на диване и ничего не делать - его хватит инсульт, приковав к вожделенному дивану на годы. Иной спит и видит новый автомобиль и покупает, а через месяц въезжает под прицеп КАМАЗа на скорости 160. А эти вот - замуж. Часто за иностранца. Их хватает за п... солнечный страстный турок - и бьет по закону Аллаха каждый вечер. Мечты сбываются.

А эти, в джабберах, считают, что их "крепко побила жизнь", хотя ровным счетом ничего эксклюзивного в их жизни не произошло. "Пусть, не жалко", - думал я со злобой.

А отчего так зло? Да, оттого, что в свое время они предпочли не меня, такого красивого и умного, а их - самодовольных и тупых, матерящихся и угощающих пивом на свиданиях. И называют их "мой", а потом "мой бывший" - будто считая их за добычу, за трофеи или богатства.

Хотя нет, жалко. За чашечкой кофе с молоком свежим утром - жалко. И, сколько ни пересобирай мир, на каких угодно новейших портежах, - снег останется белым, а пот на ладонях липким. А эти в аськах так ничему и не научатся.

- А у Вас есть молодой человек? - спросил ди-джей радиостанции звонившую малолетку.

- Да, а как же...

- Ну почему же "а как же..."? В мире есть много одиноких людей.

"А как же..." - и в этом все.

От жары двигатель "плавал" на холостых. Надо было продолжать движение, но домой сейчас ужасно не хотелось. Впрочем, зря жечь машину на раскаленной трассе тоже смысла не имело. И я порулил в сервис к Сереге. По пути прихватил литр первого же попавшегося пойла с колбасой. Вечер обещал быть душным.

...

От водки Серега отказался, сославшись на какие-то срочные дела с кузовом "жирного клиента", но посидеть в подсобке до утра разрешил. Под зорким глазом Сереги отказались и другие работяги, так что пришлось употреблять в одиночестве Хотя до того мы все вместе "зависали" несколько раз в этой подсобке до самого утра.

Вечер же не принес ожидаемой прохлады. Безветренная духота повисла в пыльной коробке мастерской. Где-то поблизости гремели - вытягивали кузов "жирного" клиента. Водка была теплой и противной, так и норовила вылезти наружу. Я вылил на голову целую бутылку минералки, но это помогло не надолго. Даже комары куда-то пропали. Несмотря на распахнутые настежь зарешетчатые окна, ни одного комара не проникло внутрь. А еще в это лето не кричали петухи - это я тоже заметил. Лениво и пьяно подумалось: нехорошо, неправильно все это. Выложил ключи от машины на табуретку и налил очередную дозу теплой гадости - а затем себе в рот. Отметил, что половину литровой бутылки уже опустошил. Посмотрел на сови ноги, уходящие куда-то в далекую даль, и подумал, что опьянел довольно сильно. Вот осталось только сигаретку задымить - и накатит замечательно. С отупением подумал про Лидку и про химические переживания души. От нового удара за стеной вздрогнула консервная банка на шкафчике, покатилась, загремела по цементному полу.

...

Через закрытые глаза я ощутил подрагивание собственных век. Темно. Надо же, как внезапно отрубился. Правду говорят, что с перепоя - это не сон, это потеря сознания. И вот теперь сознание снова вернулось. Открыл глаза и различли только неясное пятно окна. А так - темно. Новолуние. И тишина. Даже в мастерской за стенкой - ни звука. Из открытого окна на секунду слегка потянуло прохладой. Вот и они - знакомые похмельные симптомы. Как и тогда в машине - слабость в сердце и невозможность надышаться. Паршивое ощущение во рту. До утра, должно быть, далеко. Небо еще темное, без намека на просветление. Часа два ночи. Было лень даже подумать о чем-то неудобном. Я повел ею, пытаясь уложить поудобнее на деревянных досках скамейки. Даже рубашку не успел подстелить перед тем, как потерять сознание. И сильная боль тупо ударила в затылок. Отдалось во лбу и в висках. Ударила - и не отступила. Теперь только похмеляться. И все рассуждения о том, что это надо не мне, а тебу, - пусть катятся к черту. я ведь существую в этом теле. По опыту же знал, что иначе боль не отступит. Утром за руль - плевать, что-нибудь придумается.

Я опустил руку и сразу нащупал на полу стакан. Полный. Значит, не осилил вчера последнюю налитую дозу. Это хорошо, не надо будет наливать. Да и не мог я выпить литр за один раз.

Не без труда поднявшись, я поднес стакан к губам. Не дыша, влил в себя теплую муть. Ничего, нормально. Жить можно. Скоро отпустит. Минут через десять и отпустит. В советские времена алкаши ждали до позднего утра, а то и до обеда - и ничего, не померли. Мечты иных сбылись.

И что за привычка такая у организма - приходить в себя по ночам?

Лидка. Чертова Лидка. Плевать. Если ее увел другой, то не факт, что некто третий проделает тот же трюк с ней и этим "другим". Так что даже повезло.

Наощупь налил еще стакан, с удовлетворением отметив, что в бутылке еще плещется что-то. И остатки минералки тоже.

...

Как и ожидалось, голову отпустило минут через десять. Теперь можно было и поспать. Я мешком повалился на скамейку и замер в ожидании сна. Бум-бум... Сердце стучит. И вдруг в оглушительной тишине пронзительно гронула банка, упавшая на бетонный пол. Как же так - ведь она уже упала сегодня вечером. Но разум сразу выдал объяснение - это Серега зашел в подсобку и водрузил банку обратно.

И тут ровные босые шаги тихонько зазвучали у двери. Хотя сама дверь не открывалась - это точно. Не иначе как Серега или кто-то из его работяг. А зачем босиком? Так жарко ведь. А дверь? Я не слышал, как она открывалась...

- Эй... - позвал я в темноту. Ночь была безлунной, даже на расстоянии вытянутой руки ничего не увидеть.

Шаги так же мерно продолжали топтаться у двери.

- Эй...

Шаги внезапно начали приближаться.

Мне отчего-то сделалось не по себе. Тем более, что не было слвшно ни дыхания, ни вообще каких-либо звуков - только эти шли. Кто-то босиком медленно направлялся ко мне.

И тут сне стало по-настоящему не по себе. Мелькнула мысль: тихо отползти в сторону, а потом рвануть к выключателю. И уж потом взгреть шутника как следует.

Шаги сделались совсем близко, метрах в двух. И вдруг мне стало абсолютно ясно, что это не шутка. Дико взвизгнув, я рванулся влево и вперед, опрокинул какое-то пустое ведро и побежал к выключателю у двери. Шаги замерли, а затем направились в мою сторону. Их обладатель, без сомнения, хотел поймать меня. Но зачем?! С размаху, я несколько секунд не мог нашарить выключатель, рванул дверь, но она, к моему ужасу, оказалась заперта. Я снова обнял стену, нашел выключатель и, когда шаги были слышны уже за спиной, наконец, нащупал его и... ничего не изменилось. Свет не загорелся! Я бешено завопил и отчаянно заколотил в запертую дверь всем телом. А кто-то уже стоял за плечом и стал прикасаться ко мне. Вне себя от ужаса, я кубарем откатился в сторону, что-то визжа. Чьи-то пальцы трогали мне рот.

А потом с лязгом распахнулась дверь - и сразу всю комнату залили ровный электрический свет.

- Ты чего? - спросил Серега, появившийся из двери.

Наверное, мой вид внушил ему серьезные опасения, потому как он некоторое время испуганно осматривал меня. А я не знал, что ответить. В подсобке было пусто. Только мы двое.

- Б... покажется же такое, - наконец выдавил я.

- Ну ты в такую жару не пил бы... - заметил Серега, но я был готов поклясться, чем угодно, что через несколько минут меня и правда кто-то трогал за лицо.

Домой я уехал только под вечер, отлеживаясь в машине под грохот в мастерской. Но ничего на свете меня не заставило бы вернуться в ту подсобку.

...

Через несколько месяцев один из старых рабочих, который работал в этой мастерской еще до того, как ее купил Серега, услышав мою историю, рассказал, что как раз в той подсобке лет десять назад повесился один мастер. Старик точно не мог вспомнить, но, кажется, случилось это в ту самую ночь, когда все вышеописанное мною произошло.

Кстати, он рассказал мне еще одну историю, будто бы произошедшую лично с ним. Но ведь эта история - уже совсем другая история.

(24.07.10.)

"- Да разве сознание есть оправдание?"
(И.А. Гончаров "Обломов")
DoorS