"Леди Комбермиер 2"

(Морские ужасы и не только.)

VVV

- О, Клархен… Клархен… Она такая, знаешь…
- Знаем мы и Клархен, и Лизхен, - Берт презрительно сплюнул длинным шнуром коричневой слюны себе под ноги, - сегодня они тебе говорят: «Не грусти, милый, я буду ждать тебя до конца этой чертовой войны», а уже вечером идут целоваться с твоим лучшим другом, который спрятал свою задницу в тылу. А ты приходишь без ноги или одного даже уха и получаешь отставку. Кроме ордена в зубах, ничего больше. А если и целым приходишь – видишь ее в окружении счастливого мужа и кучей маленьких… «Извини, - говорит она тебе, - но я тоже человек… Я не могла так долго ждать…»
- Стоп, стоп, - Ганс нетерпеливо прервал эту язвительную тираду, - если тебя твоя девушка и бросала, то это не означает, что все они такие. Ищи недостатки в себе…
- Ты где вычитал этот романтический треп влюбленного? – скептически усмехнулся Берт Бергман, второй радист авианосца «Канцлер». Бергман занимался сейчас чисткой своего штык-ножа и бесконечной и бесконечной дискуссией с матросом Гансом Рильке только развлекался. Подобные разговоры велись практически ежедневно и никогда ни к чему не приводили абсолютно. Кроме разве взаимной неприязни. Которая, впрочем, продолжалась не более получаса после окончания спора. На следующий день приятели возвращались к своей излюбленной теме: верны ли женщины солдата. Второй год оба не вылезали из тесной военной формы и однажды успели побывать в жесточайшем морском бою с превосходящими силами русских, что привело к потоплению их прежнего судна («Канцлер» был их вторым пристанищем на войне).
- Романтический треп влюбленного, - скептически улыбнулся Берт, - я ведь тоже таким был. Но четыре измены с обеих сторон и один развод – и теперь смотрю на происходящее более…
- Ничего не имею возразить: ты старше, у тебя и опыта неудач больше, - кивнул Ганц, - но ведь есть и те, кто ни разу не узнал, что такое измена, но прожил всю жизнь в верности. Мой отец и мать, например.
- Они просто не знали об этом, - начал радист, но прикусил язык: понял, что сболтнул не совсем то, что следовало бы. Ответная реакция последовала немедленно:
- Ты хочешь сказать, что моя мать – шлюха?! – Ганс даже побледнел от возмущения.
- Я вовсе ничего не хотел сказать про твою мать, - попытался возразить Берт, - Я даже не имел ее в виду, когда говорил, что женщины…
- А она была мужиком, что ли?! – руки матроса превратились в налитые злостью булыжники кулаков. Даже костяшки побелели.
- Остынь, дурачок, - примирительно прогудел радист, - я же не хотел тебя обидеть.
- Ты не друг мне больше, - сжав губы, еле слышно процедил матрос и, презрительно посмотрев на Бергмана, стал неторопливо удаляться. Тот только улыбнулся вслед: такое случалось уже даже не в двадцатый раз; ему ж не к кому пойти больше со своим разговором, этому матросу, послезавтра они снова сойдутся за своим любимым спором на этом самом месте.
      Или даже уже сегодня.
      Берт не знал, что Ганс вовсе не сердится на него. Просто тот находил какое-то щекочущее удовольствие в том, чтобы показать себя оскорбленным в глазах товарища. «Он теперь, - думал матрос, в свою очередь, впрочем, не догадываясь, что это не так, - терзается и размышляет над тем, как бы загладить вину передо мной. Пусть. Надо же, однако, приучить его быть осторожнее в словах».
      А еще он ощущал некое превосходство перед товарищем: несмотря на то, что у того груз прожитого за спиной куда больше, кроме своего скептицизма, он в жизни не имеет. А вот у него, у Ганса, есть ТА, Которую он любит, ТА, Которая его ждет. Там, в Мюнхене, перед парком с круглыми деревьями, живет Она; каждый день ждет писем с фронта, каждый вечер сочиняет свои письма к нему при низкой лампе с оранжевым абажуром.
      А у Берта ничего этого нет. А жаль, впрочем. Может, легче ему было бы переживать всю эту грязь, ежедневную грязь и рутину войны. Ведь именно Клархен придала ему сил для спасения в обжигающей ледяной воде океана, когда в тот раз его сбросило ударной волной за борт. Четыре часа в ледяной пучине – медики только руками разводили. Ганс даже не отморозил ни единого пальца. Повезло? Пусть некоторые, вроде Берта, считают что это так, но он-то, он-то точно знает: это Клархен, милая, прелестная Клархен, девушка с прямыми волосами, согревала одинокого матроса все те четыре страшные часа.
      Хорошо, что скоро – конец рейда. Он возьмет недельный отпуск и поедет в город, где есть парк с круглыми деревьями…

VVV

Чудовище в аквариуме все так же взирало на людей, пуская пузыри. Оно раздвинуло все свои плавники, словно приветствовало своих убийц.
      …А за бортом налетел шторм. Внезапный и страшный. Никто не мог предположить даже минуту назад, что он начнется. Или команда, увлеченная заговором, не заметила его приближения?
      Скрипели, готовые вот-вот разорваться, снасти; развернутые паруса в мгновение превратились в клочья; огромные тяжелые волны перекатывались через палубу, обрушивались, ломали в щепки надстройки. «Леди Комбермиер», совершенно не подготовленная к буре, была готова в любой момент пойти на дно.
      Разъяренные моряки опомнились только когда палуба под ними внезапно ушла из-под ног.
- Это проклятье богов Океана! – завопил кто-то и получил увесистый удар: не паникуй.
      Сквозь образовавшиеся щели струями стала бить вода. Несколько человек кинулись заделывать их, но в этот момент доски страшно затрещали, а через несколько секунд в борту открылся обширный пролом. Ледяная соленая вода окатила всех с ног до головы. Дыра продолжала увеличиваться, внутрь полетели доски, обломки… трюм сразу наполнился бурлящей водой чуть не наполовину. Пираты, давя и отталкивая друг друга, рванулись к выходу. В ход пошло оружие. Кто утонул, кого раздавили, кто был зарублен. Немногие, успевшие все-таки выбраться наружу, были тотчас же смыты за борт невиданными по мощи волнами.       «Леди Комбермиер» зачерпнула правым бортом, выпрямилась, снова накренилась и, шлепнув по воде уцелевшими мачтами, ушла в бушующую воду.
      Подобного шторма Великий Океан не знал давно. Буря продолжалась еще четверо суток.

VVV

      Они налетели внезапно. Утром. Американцы. Стремительно пикировали, пока еще примериваясь, наводя получше прицелы, корректируя траектории бомб.
- Возду-у-у-ух! – не своим голосом орал кто-то, но и без того было видно, то «воздух».
      Усиливая напряжение гула сверху, по ушам резко резанул пронзительный рев сирены. Команда кинулась занимать боевые позиции, но было поздно: первые бомбы и пули уже накрыли корабли. С одного борта заговорил крупнокалиберный пулемет, но почти сразу же захлебнулся: бомба.
      Бомбили, видно, знатоки своего дела: в месте, откуда только что бил пулемет, вырос большущий грязный шар и повалило черным дымом, а уж следом пикировали другие. Ядовитые звезды в кругах качались на фюзеляжах и плоскостях, блестели краской в лучах свежего утреннего солнца. Пилоты авианосца тоже спешили к своим машинам на перехват, но те уже полыхали вовсю. Обломки их с оглушительным шипением падали в бурлящую воду. «Канцлер» - как самое большое судно – подвергся особенно жестокой атаке. Бомбы, сброшенные с минимальной высоты, почти все попадали в цель. Иные же врезались в воду совсем рядом и страшным водяным столбом накрывали палубу. Вой и визг сверху, грохот и треск снизу, оглушительное шлепанье воды со всех сторон, стрельба, истошные выкрики команд, ор раненых, визг осколков – не прекращалось ни на миг и накрыло все окружающее пространство, весь мир даже… Черный дым заслонил только что бывшее бирюзовым небо, и только малиновым шаром продолжало подниматься – солнце.
      …Рильке оглох почти сразу. Сначала, когда выбежал на палубу, еще слышал чириканье и щелчки пуль и осколков (совсем рядом), но потом раздался такой страшный грохот, что показалось: в голове, прямо внутри, разорвалась граната. Он почувствовал, как его тело оторвало от палубы, обдало жаром… а летел и падал он – уже в полной тишине. Но это только сначала тишина была полной, а затем, когда он ударился спиной и затылком, тишина сделалась гудящей. И тело стало ненадежным, будто из теплого вязкого воска. Оно не слушалось, только горячие волны от ног к голове и обратно ходили по нему.
      Потом волны будто бы схлынули – сразу, но тело все так же не слушалось мышц. В глазах бегали светлые точки, как снежинки, а потом глаза стало заливать теплым. («Кровь», - понял Ганс.) Он удивился: вокруг бой – самолеты кружат, стреляют, взрывы – а ничего не слышно.
      И тут отчетливо и страшно понял: контузия. И глухота, и кровь на голове, и снег в глазах, и, самое главное, немота в теле – признаки контузии. «Но хотя бы жив остался», - подумал он, и тут же пришла другая мысль. – Как теперь жить? А как же теперь прямые волосы и круглые деревья…»
      Но судьба, похоже, решила помочь ему и на этот раз. Вдруг он увидел: в густой гудящей тишине прямо на него надвигается черный прямой самолет с распростертыми крыльями. Ганс понял: сейчас пустит очередь. Он изо всех сил попытался хотя бы откатиться в сторону, но ни одна мышца не подчинилась этому отчаянному усилию. Он закричал и – голоса своего не услышал вовсе. Как в кошмаре, когда нужно закричать, куда-то побежать, но – не удается даже с места двинуться. Но только это был не кошмар, это было на самом деле. Только… неужели с ним самим?..
      Самолет низкой черной тенью пролетел прямо над окровавленным матросом, и тот почувствовал: толстые раскаленные гвозди острыми клиньями вколачиваются, один за другим, очень быстро, очень сильно – сначала в пах, затем – в живот, потом – в грудь. Он даже увидел: разрывается гимнастерка, кусочки ее отрываются, а затем фонтанчики крови коротко вспыхивают из разрывов. Приблизительно в кулак величиной были те разрывы…
      И от резкой боли в позвоночнике сразу наступила – тьма.

VVV

Он ради дублонов, франков и фунтов и нас с тобой продаст. И я не удивлюсь, если узнаю, что в один день он продаст в рабство - себя!
- Смит – очень опасный человек!..
- Щ-щ, спокойно, дружище Оле. Не тебе и не мне судить о нашем капитане. Твое дело – рубиться за золото, а обо всем остальном позаботится

VVV

      Широкие размеренные движения качки в открытом море, хорошо знакомые любому матросу, навевали успокаивающие мысли. Только вот, кажется, качало несколько сильнее обычного. Подняло, подняло – опусти-и-ло… подняло, подняло – опусти-и-и-ило… И еще дальше, глубже опусти-ило – в яму будто. Словно перед штормом. Но мысли были – такие широкие и спокойные, такие же, как и качка…
      Клархен… Клархен… Он всегда о ней думал. Даже в утренний час, когда и мысли-то еще не проснулись…
      Стоп! Он думал, что лежит в своей каюте, но это было не так. Ганс не сразу понял. Но привычного вдавливания под правой лопаткой, которое было в его постели, не чувствовалось. Да и вода за бортом чувствовалась гораздо отчетливее обычного. К тому же, не совсем понятный скрип раздавался - казалось – отовсюду.
      Он был не в своей каюте, но – где тогда? И резко вспыхнуло в памяти: пронзительный вой, треск… грохот… гвозди в груди… Но никакой боли, тем не менее, не ощущалось.
      Почему-то боясь открыть глаза, Ганс пошевелился. Похоже, лежал он на досках; и еще – было довольно холодно. Непонятный, но крайне неприятный запах, будто чего-то гниющего, невыносимо противно шевелился у самого горла, вызывая тошноту. Сначала Ганс его не почувствовал, но теперь запах превратился в самую настоящую вонь. Но боли по-прежнему не было. Он все-таки решился и резко распахнул глаза и… ничего не увидел.
      Темнота, только темнота вокруг. Ганс сел и ощупал себя. Гимнастерка была порядком изорвана. Пулями. Значит, утренний налет – не игра памяти, он и вправду был. И даже корочки засохшей крови отколупнуть можно. Но само тело не помнило ни единого удара пули, даже при сильном надавливании не ощущалось и следа прежней боли. И эта темнота, и громкий шум воды, и вонь… Мелькнула страшная догадка: он в плавучем морге! В неразберихе приняли за убитого, вот и сгрузили. Не то, чтоб Ганс сильно боялся мертвецов (на войне, не в теплой спальне…), но все равно как-то не по себе сделалось…
      Рильке поднялся во весь рост, расставив руки, двинулся вперед, ожидая, что вот-вот наткнется на чей-нибудь труп, но – и трупов не было. Значит, он не в морге. Нужно было подняться на палубу и дать о себе знать. Главное – он был жив. Жив – и все тут! И не в плену: матросская книжка, набухшая кровью, нашлась в нагрудном кармане. Судно куда-то шло – это ощущалось по сильной качке; наверное, в госпиталь. Решив так, Ганс продолжил двигаться дальше, на ощупь. В любом случае, следовало бы выяснить все поточнее.
      А глаза тем временем постепенно привыкали к темноте. Прорисовывались какие-то черные балки, перекладины, ряды бочек и ящиков. Было похоже на заброшенный трюм. Однажды нога попала в нечто вязкое, он даже подумал: дерьмо. Качало по-прежнему ощутимо, Ганса несколько раз едва не ударило о ящики. Однажды качнуло особенно сильно, и тогда со всех сторон загрохотало, заскрипело – с еще большей силой.
      Доски – понял матрос. А еще он понял: судно-то – деревянное. Но для яхты слишком большой и грязный трюм, да и нагружено, видимо, едва ли не по самую ватерлинию. Видно, крепкая снаружи погодка, если даже с такой осадкой – вон как качает. Хотя утром еще ничто бури не предвещало. Сколько же он провел без сознания?
      Ганс порядком побродил по вонючим внутренностям трюма, который, к тому же, похоже, давно и не чистили. Уж очень грязно было: вязкая масса почти повсюду покрывала пол и кое-где даже сам груз. Было очень темно, и Рильке долго искал выход, стараясь двигаться осторожнее. Наконец, наткнулся на трап. Да, он был деревянный, как и, похоже, все на этом странном судне. Только Ганс нащупал его отполированные многими ногами доски и хотел подняться, как сверху ударил луч света и раздался грохот. Кто-то появился наверху. Матрос безотчетно быстро отступил назад, в темноту. В конце концов, он все еще не знал, где находится. Кстати нагроможденные здесь ящики помогли укрыться. Ганс выжидающе притаился за ними: кто появится сверху?..
      Тяжелые шаги, доски прямо так и хрустели под спускавшимся. показались странно высокие сапоги, большие, похожие больше на болотные, чем на армейские. И затем в пятне света возник долговязый мужчина в старинной одежде. И Ганс отчего-то сразу понял: это – не карнавальный наряд, но – обычный для человека, повседневный его костюм. Мужчина двигался в нем совершенно естественно, не как наряженные актеры во время празднеств у ратуши. И этот невероятный наряд не сидел на нем нелепо, как на актерах, не стеснял ни малейшего жеста. Мелькнули потертые локти сюртука, человек повернулся к затаившемуся Гансу спиной, поднял фонарь (масляный, старинный) в руке повыше, скрылся в темной глубине трюма. Закачалось светлое пятно где-то там… Ганс даже не рассмотрел лица мужчины.
      Не зная, что и подумать, он продолжал сидеть в своем укрытии, отчего-то боясь показаться на глаза этому странному незнакомцу. Из темноты раздалось хриплое ругательство на совершенно непонятном языке. Но голос был очень злобный. Давно подмечено, что, если человек ругается вслух наедине с собой, то это его крайняя степень раздражения. Тем более не стоило попадаться у него на пути.
      Незнакомец тем временем вернулся, в руке теперь, кроме фонаря, он держал приличных размеров бесформенный кусок. Рильке стало ясно: именно в эту слизь он и попадал, блуждая в темноте. И это были, судя по всему, водоросли. Зачем в трюме водоросли?
      На миг показалось, что мужчина что-то заметил, и Ганс быстро юркнул назад. Но тяжелые шаги затрещали наверх, хлопнуло-грохнуло, и снова воцарилась тьма.
      Совершенно не понимая, что значит увиденное, Ганс некоторое время почти без мыслей сидел за своими ящиками. Потом решил, что в любом случае подниматься на палубу придется; только нужно дождаться ночи, когда основная часть команды ляжет спать. Впрочем, не было ясным: долго ли ждать. Сейчас могло быть и утро, и вечер. Но как раз в эту минуту пробили склянки. Как непривычно было слышать этот, практически отживший способ отметки времени. На «Канцлере», конечно, ничего подобного не было. Но стало ясно: до ночи еще долго.

VVV

      Но ночи он не дождался. Кажется, не прошло и часа, как наверху снова загремело. Яростные крики и все та же непонятная приглушенная брань стали приближаться. Только теперь это было сразу несколько человек. Под топотом их ног доски трапа так и загудели. Появилась толпа вооруженных старинным оружием людей, одетых в такое же старинное платье, что и первый, но – самое разнородное. Некоторых вообще можно было принять За бродяг. Только клинки, до блеска начищенные, яркими полосами сверкали в пятнах масляных фонарей. Люди бурно что-то обсуждали и, видимо, были озлоблены порядком. Выделялся один – рыжий, одноногий, будто пират из романа Стивенсона. Флинт – да и только.
      И тут до Ганса дошло: а ведь это и есть – самые настоящие пираты. В двадцатом веке в гуще войны по морю ходят пираты! Бред. Но это было так; вот они, живые и реальные. Впрочем, нет, не совсем реальные. Современные грабители обзавелись бы по крайней мере винтовками; у этих же – только холодное оружие, по всему видно, мощное, но неуклюжее. Да и речь какая-то чужая. Но не американцы – точно.
      А главное: как сам Ганс попал сюда? И опять сразу понял: его, бессознательного, в этот вонючий трюм и затащили эти, а теперь – пришли. За ним – пришли.
      Вне себя от ужаса, Ганс не смог даже пошевелиться. Сейчас, сейчас его найдут и… отрежут голову. Да, голову отрежут, чего же еще. И откуда тут силы взялись! Как только эти страшные люди ушли вглубь трюма, он рванулся к трапу – наверх, в незакрытый люк. И в этот момент наткнулся на другую толпу. И эти тоже спускались в трюм. У некоторых даже вполне отчетливо можно было рассмотреть обветренные лица, цинготные зубы, немытые космы волос…
      Это конец!
      И Рильке кубарем скатился со ступенек вниз, ожидая, что вот-вот его схватят, разрубят, растерзают!..
      Но – странное дело – никто из них словно не заметил Ганса. Они даже не повернулись в его сторону. Прошли мимо и тоже скрылись в темноте, где уже не просто ругались, а – злобно орали. Кажется, там назревала драка.
      Они просто не видели его! Для них – будто и не существовало никакого Ганса Рильке, матроса с авианосца «Канцлер». И еще одна группа пиратов спустилась в трюм, еще многочисленнее второй. Сразу стало очень тесно. Многие были пьяны и едва удерживались на ногах. Безумные глаза, налитые бычьей злобой, смотрели туда, в вонючий сумрак трюма. Там действительно что-то происходило.
      Видят – не видят, а Рильке в тот момент сильно пожалел, что матросам не положено личное оружие. Не то, что автомата, даже пистолета не было у него сейчас с собой. Да, рукопашная на палубе вещь, говорят, очень страшная, но случается крайне редко. Торпеда – вот смерть матроса. Да еще и бомба. Или пуля пикирующего штурмовика. Но с автоматом против подлодки не попрешь.
      Ганс принялся медленно и очень осторожно пробираться через толпу будто слепых, не видевших его людей. Их зловонные горячие дыхания, остекленевшие желтые глаза, высохшие потемневшие лица (у многих изрубленные, изуродованные, со сломанными носами)… истрепанные, но еще довольно крепкие старинные одежды (у иных – и рваные грязные лохмотья)… обнаженные острые клинки и крючья… Они все были крайне злы, в сильнейшей качке и хмеле, чуть не падали друг на друга и на Ганса; что-то орали, сипели… И Рильке казалось, что он попал в кошмар, только наяву, из которого выхода не будет. Разве может такое быть вообще?! Но все это – есть, оно – совсем рядом!..
      Сзади издалека послышался звон металла. Яростный рев – и все смешалось в одном страшном бешеном крике, едином хриплом оглушительном вопле. Эти звери бросились куда-то, и оттого, что не был понятен их орущий язык, сделалось еще страшнее.
      Пихая и расталкивая всех, почти не думая об опасности нарваться на лезвие сабли или ножа, Рильке отчаянно продирался к выходу. Выбил головой люк и вырвался на палубу. Штормовой рев мгновенно накрыл его, ледяная волна сбила с ног, потащила по мокрой палубе, больно швырнула о какие-то перегородки.

VVV

     Ведущим инстинктом в животном мире является инстинкт самосохранения. В угрожающий момент зверь может преодолеть препятствие, кажущееся порой совершенно непреодолимым, одержать верх в заведомо обреченной схватке…Человек в этом случае – не исключение. Поэтому не кажутся такими уж невероятными рассказы, скажем, о мужчине, перепрыгнувшем забор высотой в три человеческих роста, или женщине, в момент опасности отбросившей в сторону несущийся с огромной скоростью многотонный грузовик. Человеческий организм способен на чудеса, он может обнаружить в себе такие скрытые резервы, о которых не подозревала ни одна из известных наук.
      К совершенно необъяснимым явлениям можно отнести, например, случаи непроизвольной левитации в ситуации, угрожающей жизни, а также замедление или, наоборот, ускорение так называемых «внутренних часов» организма.
      В одной из Лондонских газет 1909 года можно прочитать свидетельство деревенского мальчика, вышедшего ночью из дома по «природной надобности» и вдруг увидевшего какого-то белого старика громадного роста прямо рядом с собой. Испуг мальчика был столь велик, что непонятная сила подняла его на высоту около десяти метров и отнесла через речушку на другой берег.
      Случаи непроизвольной левитации вследствие сильного испуга или опасности имеют место и в других свидетельствах. Сюда же можно и, по всей видимости, отнести и мгновенные телепортации на довольно внушительные расстояния, иногда за несколько сотен километров от опасного места. Так, во время Первой мировой войны некий капрал Гросс во время штурма русских позиций вдруг оказался у дверей родного дома в Берлине, о котором он думал непосредственно перед атакой. Гросса судили как дезертира. Никто, конечно, не поверил невероятному рассказу капрала.
      Случаи же «сбоя» во времени известны более широко. Это рассказы о том, как время будто замедляется или, напротив, ускоряется. Происходит все – как в замедленной (ускоренной) киносъемке.
      Вот рассказ солдата, едва не убитого вражеской пулей. По его словам, во время рукопашной он увидел: один из бойцов противника поднял винтовку и выстрелил ему прямо в лицо с расстояния не более двух метров.
      «Я увидел ослепляющий красный свет, а затем ощутил налетающий жар в лицо. А в следующий миг время для меня будто остановилось. Я видел, как из ствола вылетела серебристая пуля. Но мысли увернуться от нее у меня почему-то не возникало. Напротив, я заворожено смотрел, как красиво она летит… Она была очень красива, летящая пуля. Гладкая и блестящая, она вращалась, ввинчиваясь в воздух, и на глазах нагревалась ее поверхность, заставляя ее светиться. За ней оставался тонкий тоннель – безвоздушный след; впрочем, быстро исчезавший…»
      В последний момент он все-таки уклонился от верной гибели и оказался жив. А во время русско-турецкой войны один артиллерист рассказывал, что видел, как у его ног взорвалось ядро, и успел не только увернуться от осколков, но и отбежать на приличное расстояние. По его словам, он явственно видел, как ядро плюхнулось в землю, поднимая тучу пыли, как медленно вертелось оно, а затем начало покрываться сетью мелких трещин, которые расширялись, а потом ядро стало разваливаться на куски, а из открывшихся разломов начала выливаться вязкая огненная масса. Затем полетели осколки. Все происходило медленно … Куски металла отрывались и плавно плыли в разные стороны. Остается добавить, что на всей батарее только этот артиллерист и выжил.
      В мирное время подобных свидетельств необычного встречается гораздо меньше; оно и понятно. Но… вот человек не может вдруг пошевелиться и застывает у самого перехода в то время, как мимо на бешеной скорости проносится автомобиль с пьяным водителем.
      Итак, время, относительно каждого из нас может ускорить или замедлить свой ход, давая нам возможность уйти от смертельной опасности. Автор сих строк в детстве испытал нечто подобное на себе. Падая на уроке физкультуры с приличной высоты, остался даже без единого синяка. Причем, по его субъективным внутренним ощущениям, падал он весьма медленно. Окружающие же люди стали вдруг двигаться неестественно быстро, точно в убыстренной перемотке видео.

VVV

     Итак, если возможны подобные «фокусы» с перемещениями в пространстве и скоростью течения времени, почему бы не предположить, что имеются и перемещения одновременно и в пространстве, и во времени. В критический момент организм задействует пока загадочные для нас силы внутри себя – и выбрасывает себя прочь от опасного места. (О временных «тоннелях» также написано и сказано было много, не думаю, чтоб имело смысл повторять доселе высказанное.) Пока же наука не может доказать наличие таких сил и механизмов в организме. Но, впрочем, и опровергнуть. Подозреваю все же, что от этого ничего не меняется: механизмы эти все-таки порой включаются, независимо от нашего знания об их природе. (См. сноску 1) И, как они переносят несчастного капрала с поля сражения прямиком домой, так и какого-нибудь без вести пропавшего беднягу – во времени. Кто знает, на что способен живой организм еще (и не только человеческий!). Гипноз, левитация, телепортация, телекинез и прочая экстрасенсорика, включая ясновидение… А перемещение во времени? Хронопортация. Почему бы и нет?
      «Вся жизнь пролетела перед глазами», - так обычно говорят, когда желают подчеркнуть критичность момента.
      На Тибете есть так называемая Долина смерти, в которой размещены «зеркала времени» - гладкие вогнутые скалы, находиться внутри которых опасно для жизни: человек стремительно стареет и умирает. Те, кому все-таки удавалось вернуться, рассказывали, как отчетливо вспоминалась вся жизнь, и было невыносимо больно за сотворенные грехи. Это говорит о том, что хронопортация в какой-то степени тоже имеет подтверждение очевидцев.
      Справедливости ради, впрочем, стоит упомянуть и официально принятую в научных кругах точку зрения. Дело в том, что при умирании человеческий мозг, испытывая сильнейшее кислородное голодание, начинает галлюцинировать. Еще не умершие его клетки воспринимают галлюцинации за происходящее наяву, так как не способны уже адекватно оценивать поступающую информацию. Сюда же относятся и свидетельства о тоннелях, ангелах смерти и проч. Схожий же характер подобных видений объясняется общим социальным предубеждением, вызванным в большой степени религией, СМИ и соответствующей литературой или фильмами.
      Впрочем, многие «чудеса» живого организма науке еще предстоит разгадать и объяснить.

VVV

     Профессор Лукьянов ошеломленно смотрел в пришедшую только что распечатку с результатами повторных анализов. Да, никаких сомнений не оставалось: новая попытка полностью подтвердила два прежних исследования, и тут уж ошибки быть не могло. Новый метод совершенно исключал любые случайности. Четыре месяца ожиданий и сомнений, и вот – все подтвердилось опять! Ровные ряды данных были неумолимы в своих выводах.
      Во время очередной экспедиции в Австралию почти пять месяцев назад археологическая группа Лукьянова наткнулась на окаменевший лес. Находка имела большое значение, но уже на второй день исследования стало ясно: это – только заурядный доисторический лес, по сравнению с обнаруженным затем артефактом…
      Тогда ранним утром запиликал телефон. Лукьянов, еще не полностью отошедший ото сна, поморщился: кому нужно звонить в половине пятого. Но по голосу Сергей Николаевича понял: случилось нечто. Ничего из бессвязных восклицаний молодого коллеги он не понял (тот только и кричал что-то похожее на «пуля! пуля!») и даже испугался: не убили ли кого-нибудь. Потому поспешил на раскоп. Забыл очки, вернулся в палатку, схватил их, выбежал снова. А уж на половине пути навстречу ему в открытом джипе мчался сам Николай Сергеевич. Он буквально втащил за рукав ошеломленного профессора в машину, и они понеслись к раскопкам, поднимая клубы пыли. Из сбивчивых и крайне непоследовательных возгласов коллеги профессор понял: никого не застрелили, но, кажется, нашли такое… Какую-то пулю.
      А через десять минут Лукьянов и сам ошарашено тер вспотевшие очки. Был найден прекрасно сохранившийся человеческий череп (характерные надбровные дуги и прочие признаки указывали на его древнейший возраст) – находка сама по себе крайне интересная, но прямо в лобной части черепа зияло ровное отверстие – след убийства. И, более того, внутри черепа находилась – пуля! Да, самая обычная пуля от неизвестного огнестрельного оружия.
- Что за шутки? – нахмурился Лукьянов, понимая вдруг, что стал жертвой обычного розыгрыша коллег, и даже хотел отбросить череп.
- Да какие шутки, Сергей Сергеич! – закричал Сергей Николаевич. – Стали бы мы так шутить, чтоб с постели Вас поднимать!
      Лукьянов внимательно посмотрел на взволнованное лицо молодого профессора. В глазах – ни тени усмешки. Перевел взгляд на череп. Этого не могло быть. Хорошо, пусть кто-нибудь и выпустил эту пулю в череп, но – не в живое же существо, в конце концов, как этот намекает! А если после (да конечно же – после!), тогда древний хрупкий череп могло разнести вдребезги. А пуля того… очень старая будто. Очень-очень старая… И не поймешь, пуля ли это.
- Вы кому-нибудь говорили об этом? – стараясь быть спокойным, спросил Сергей Сергеевич.
- Боже мой! Нет, конечно. Ведь это кто-нибудь закопал… подшутил… Чтоб мы нашли? – голос Сергея Николаевича будто умолял: скажите, что это не так. – Только Митрофанов, мы с ним вместе и нашли. Отвечаю, что слой был нетронутым! Недавний раскоп я бы отличил от нетронутого слоя.
- Так, может, он и не недавний…
- Сергей Сергеич, умоляю! Сделаем экспресс-анализ прямо сегодня!
      Лукьянов взглянул на потное лицо коллеги. Да, во всяком случае, не он подстроил эту находку.
- Ну, хорошо, делайте, - Лукьянов протянул ему череп. – Впрочем, совершенно не понимаю, что это Вам даст.
С него уже слетело захватившее было, при виде Сергея Николаевича, возбуждение.
- Увидите, что это просто в лучшем случае – застреленная обезьяна. Пилдаун помните? (См. сноску 2) Но сейчас – середина 21-го века…

VVV

      Но около полуночи в палатку Лукьянова бесцеремонно ворвался Сергей Николаевич. Тряся у того перед носом какими-то бумагами, он орал почти в истерике:
- Пилдаун, говорите?! Археораптес, да?! А к черту! А вот и нет! Сами посмотрите!
      И листы торжественно полетели на стол.
     Одного взгляда Лукьянову хватило, чтобы понять: это – или чудовищная ошибка еще не совершенной походной экспересс-методики, или… Так вот в чем шутка! Для большей достоверности подделать анализы. Неуклюже, но, наверное, смешно…
      И Сергей Сергеевич в угоду коллеге даже посмеялся.
- Хорошо, хорошо! Разыграли старика…
      Но наткнулся на такой взгляд Сергея Николаевича, что осекся и не знал, что предпринять.
- Вы хоть понимаете, что это вот перед Вами?! – бешено взревел тот, ворочая безумными глазами во все стороны. – Пуля – ровесник черепа! Миллионы лет назад, Вы понимаете, миллионы лет! Назад! Этого человека застрелили миллион лет назад! Да поняли ли Вы это, наконец?! Австралопитека – застрелили! За-стре-ли-ли-и-и-и!!!
- Да хватит чушь-то пороть! – Лукьянов даже вскочил, его стала бесить эта затянувшаяся, почти пошлая, шутка.
      Но минуло еще два исследования, сделанных по настояниям все того же коллеги Лукьянова, - и вот те же результаты. Это невероятно! Это даже невероятнее, чем обнаружить органику на Марсе; чем снег в июле, наконец… И к тому, и к другому можно быть готовым, как-то объяснить даже; но только не то, как пуля из немецкого пистолета модели Второй мировой войны могла миллион лет назад убить доисторического австралопитека. Должно же быть какое-то объяснение – с точки зрения научного, трезвого объяснения? Должно. Но оно – не находилось. А мысли о чьей-то шутке даже и не возникало больше. Только одно: подделка. Но и углеродный, и азотный тесты подтвердили: пуля – ровесник убитого австралопитека и след от нее – тоже. И это не было ни грубой подделкой, обнаруженной в Пилдауне, ни искусной фальсификацией археораптеса, ни даже синтезированной мистификацией Брауна-Зальцера. Получалось: кто-то миллион лет назад застрелил австралопитека из огнестрельного оружия времен Второй мировой.
      ...И все-таки – подделка. Но до чего же искусная! Относящаяся, скорее всего, к середине-концу прошлого века. Но каким образом?.. Наука в то время еще не располагала столь совершенными средствами. Да и сейчас не располагает.
      Лукьянов задумчиво погладил бороду. Он так и не решил: делать ли доклад в Археологическом Сообществе.

End

Было бы нелишне также вспомнить и про всякого рода старинных умельцев, по легендам, якобы умевших ловить стрелы на лету и уклоняться от пуль и ядер. А также индийских факиров, способных увернуться от бросаемых в них кинжалов. Кто сказал, что механизмы эти нельзя задействовать по желанию? Ну а о духовных практиках, граничащих с чудесами, у йогов, отшельников и факиров – и рассуждать особенно, кажется, уже не стоит.

Пилдаунская находка или Пилдаунский человек – археологическая мистификация начала 20-го века. Тогда будто был найден череп древнейшего человека – переходное звено между человеком и обезьяной. Позже выяснилось поддельное происхождение, казалось бы, уникального артефакта. Истинное же переходное звено до сих пор не найдено.

Благоприятен брод через Великую реку.
БГ и "И-цзин"
Сказки, сказочки, сказульки 2